Избранные сочинения в пяти томах. Том 4 - стр. 29

– Лекарь и хиромант, – отчеканил Шамиль, с завистью следя за тем, как над продолговатым, голым черепом Бахыта льняной ниточкой вьется вожделенный дымок.

– Кто, кто? – опешил старый охотник, угадав желание чеченца и протянув ему набитый махоркой кожаный кисет. – Угощайся. Вон сколько табаку под навесом сушится. – Ему хотелось за козью ножку как можно больше выведать о приезжем.

– Прохазка. Иржи Карелович. Лекарь и хиромант. Лечит руками и заговорами, – отрапортовал Шамиль, не чувствуя в вопросе никакого подвоха и удивляясь догадливости Рымбаева.

– Еврей? – не выпуская изо рта самокрутки, прошамкал Бахыт.

– Почему еврей?

– Сейчас сюда только их и завозят.

– Нет, не еврей. Чех.

– Чех-шмех… Откуда он тут взялся? – едва сдерживая обиду на Шамиля, неожиданно (по велению женушки, конечно) привезшего Прохазку, процедил Бахыт. Нагрянули без предупреждения, ворвались в дом, выпроводили хозяина! Подумаешь – нашли целителя, который руками и заговорами лечит. Он, Бахыт, давно так лечит. Отец Мухум, да хранит Аллах его род и семя, еще в юности такому способу врачевания Бахыта обучил. На кой хрен Розе эта развалина? – Он, что – твой дружок?

– Сосед.

– По камере? – Бахыт погасил о сапог самокрутку и захихикал.

– Иржи Карелович, – спокойно объяснил Шамиль, – военный фельдшер. В шестнадцатом году попал к русским в плен. Бежал… После революции очутился в Сибири, в белом Чехословацком корпусе… снова попал… напротив нас с Гюльнарой живет.

Упоминание о Гюльнаре только растравило обиду Бахыта. За кого замуж пошла – за чужака, ссыльного, врага народа. А своего, местного, его родного сына Кайербека, забраковала, дура…

Он понятия не имел ни о дореволюционной, ни о послереволюционной Сибири, ни о фельдшерах, ни о Чехословацком корпусе, но лишними вопросами голову себе не морочил (от каждого лишнего вопроса только лишняя морщина на лбу). После того, как Бахыт отслужил сверхсрочником в конвойной команде на Севере, слово «белый» для него означало «враг народа», а слово «красный» – свой, кунак.

– Как Бахыт понимает, он – враг народа, такой же, как и ты, – буркнул он и спичкой принялся выковыривать из расщелин между похожими на прогнившие сапожничьи гвозди зубами листики махорки.

Всех чужаков, хлынувших невесть откуда в Казахстан, Рымбаев делил на врагов народа, сосланных по отбытии наказания в тюрьме или лагере в казахскую степь, и на евреев, успевших вовремя улизнуть от фашистов и спрятаться, кто куда горазд. Такое деление сулило ему какие-то смутные, но неоспоримые преимущества, возвышало его, бывшего красноармейца и, благодарение Аллаху, не еврея, в собственных глазах, и позволяло не миндальничать с пришельцами.

Заодно с отцом был и сын. Кайербек всячески подхлестывал его неприязнь к чужакам – даже к таким, как Иван и Анна Харины, которых в степь привела вовсе не любовь к степным просторам и суховеям.

– Какой же я, Бахыт-ата, враг народа? – миролюбиво вопрошал Шамиль. – Я всю жизнь детишек учил…

– Выходит, Рымбаев врет? – Иногда Бахыт, набивая себе цену, называл себя по фамилии – так к нему на Севере обращался его командир. – Учителей сюда под конвоем не посылают… Так?

– Так и не так, Бахыт-ата, – пытался полусогласием задобрить охотника Шамиль. Ну кто, спрашивается, его тянул за язык и заставлял рассказывать подробности про милейшего Иржи Кареловича? – Под конвоем не только виноватых водят.