Избранные сочинения в пяти томах. Том 1 - стр. 30

«Боже мой, боже, – думал я, – неужели завтра… ну, в крайнем случае, послезавтра я увижу отца…»

Я не помнил, как он выглядит, я давным-давно отвык от его имени. Разве запомнишь человека, если его увели, когда тебе и года не было. «Портной может сузить брюки. Подкоротить, удлинить. А мир нельзя ни сузить, ни подкоротить, – вертелось у меня в голове. «Могильщик, возможно, не может, а портной все может», – стучало у меня в висках. Сколько я ни старался, я не мог представить, как он его подкоротит или сузит, но я верил в своего отца, как верил в Господа Бога.

Под утро я проснулся. Солнце стояло над пекарней Файна. В его лучах плавился железный крест костела, пронзивший легкое перистое облако.

Я выбежал во двор без рубахи, простоволосый, и солнце щекотно заиграло на моей спине, усыпанной, как монетами, кружками от банок.

– Бабушка дома? – услышал я вдруг за спиной женский голос и отпрянул от бадьи.

– Дома, – сказал я и узнал тетку Тересе, мать Пранаса.

– Позови ее.

– Сейчас.

Я напился холодной колодезной воды и бросился к дому.

– Бабушка! К тебе гостья!

– Кто? – бабушка сидела на низком стульчике и ощипывала гуся. По комнате, как снежинки, носился гусиный пух.

– Тересе. Мать Пранаса.

– Какого Пранаса? У нас Пранасов в местечке дюжина. – Бабушка походила на сугроб – белый гусиный пух облепил ее морщинистое лицо, покрыл длинный и острый, как нож, нос, залетал в рот, и она то и дело сплевывала.

Бабушка стряхнула с себя пух и зашагала к Тересе.

Муж тетки Тересе, столяр Стасис, тоже сидел в тюрьме. Но его забрали прошлой осенью. Я как раз был у Пранаса, когда пришли полицейские – один наш, местный, по прозвищу Порядок, другой незнакомый, в шляпе и галифе.

– Полиция! – предупредил отца Пранас, но столяр продолжал спокойно смолить на берегу реки лодку. Лицо его было испачкано смолой, а со лба в зеленую, напичканную кузнечиками траву еще капал пот, как в руки каплет сок с березы.

– Мы за тобой, Стасис, – сказал столяру наш полицейский и вытер испарину. Руки у него были совсем не полицейские – маленькие, короткопалые, поросшие скудными рыжими волосами, – разве такими схватишь вора или там убийцу? Ха! И пистолета у Порядка не было. Оружие в местечке было только у господина офицера.

– Я готов, – наконец сказал столяр. – Только умоюсь.

Стасис шел медленно, положив на голый живот скованные наручниками руки, полицейские брели сзади, а мы с Пранасом бежали по бокам, заглядывали столяру в глаза. Стасис улыбался сыну и мне, взгляд его что-то говорил, объяснял, но мы оба ни черта не понимали.

На косогоре столяра поджидал черный автомобиль. Приезжий вежливо открыл дверцу, сел сам, и машина, тарахтя по проселку, уехала.

Я с завистью следил за ней, пока она не скрылась за поворотом. «Как приятно, – думал я, – прокатиться в таком автомобиле! Это тебе не верхом ездить. На лошадь каждый дурак может усесться, а вот в автомобиль так просто не заберешься, тут надо, чтоб ты либо в наручниках был, либо в галифе. Лучше в галифе».

– Ступай, Пранук, матери скажи, – обратился к моему дружку Порядок. Он остался с нами на косогоре, разморенный жарой, в расстегнутом мундире с выцветшими на солнце погонами и потускневшими от времени пуговицами.

– Сами увезли, сами и скажите, – сказал Пранас.

– Разве я его увез? – обиженно спросил наш полицейский. – Ты же видел.