Избранные. Религиозная фантастика - стр. 10
Опираясь на мою руку, подошел к остаткам остановки на дорожной развилке.
– Моя деревня налево. Вот тут раньше автобусы ходили, – сказал Коля, – маршрутки, – уселся на пощербленную деревянную лавку. – Передохнем?
– Немного, – я снял сумку с плеча и поставил на лавку рядом с мальчиком. – Я сейчас, – зашел за символическую, изъеденную ржавчиной, стену.
Желание помочиться прошло после того, как я увидел содержимое выцветших полиэтиленовых пакетов, рядком стоящих за остановкой. Появилось желание согнуться и освободить организм от внезапно поднявшегося к горлу содержимого желудка. В пакетах были неровно отрубленные руки: кисти, кисти с кусками предплечий, кисти с целыми предплечьями. На некоторых руках остались часы… Я в очередной раз пожалел, что ввязался в авантюру.
– Знаете… – мальчик испуганно оглянулся, – тут город есть… только… только…
– Так что там с городом? – я выбрался из-за остановки.
– Вон та дорога к нему, – указал вправо. – Но я бы не ходил… Туда никто не ходит…
– Ты посиди тут, сумку мою посторожи, а я схожу – помощь приведу.
Не слушая возражений Коли, оставив свою старенькую спортивную сумку, пошел по дороге. По правде сказать, в ней не было ничего ценного, да и сама сумка давно отслужила свой век. Так что если Коля свалит с ней вместе, я не особо буду переживать. Сейчас мои мысли занимал таинственный город.
Он вынырнул из-за деревьев внезапно, словно прыгнул навстречу. Я никогда не был в Европе, но именно так представлял старую Прагу или города Австрии. Словно зачарованный, вошел в город и остановился посреди улицы. Все, как показывали на экране в незаметном кабинете, пропахшем холодным сигаретным дымом. Широкая улица, не заасфальтированная, а мощеная булыжниками. Длинные ленты рельсов, будто расплющенные в бесконечность наковальни. И дома: двух и трехэтажные, из красного и желтого кирпича.
– Нравится наша архитектура?
Я оглянулся. Старичок в пальто, с тростью в левой руке и с зонтиком подмышкой, дружелюбно смотрел на меня.
– Красиво.
– Эх, молодой человек, разве ваше поколение в состоянии вербально оценить красоту? – лицо старичка изобразило искреннее сожаление. – Описать ее во всех красках и оттенках?
– Мне сорок лет, я не так уж молод.
– Полноте, – отмахнулся, как от чего-то несущественного, – вы еще ребенок, по сравнению со мной. Как немец.
– А что немцы?
– Немцы? – снова отмахнулся, будто от навязчивой бабочки-лимонницы. – Немцы пьют шнапс, а не чай.
– И?..
– И я их за это не осуждаю. Цукаты дело такое.
– А при чем здесь цукаты?
– Разве вас сейчас это интересует? Давайте присядем, – деликатно, но крепко ухватил меня за локоток и подвел к гнутокованной скамейке с сидением из шлифованных деревянных брусков.
– Что за дерево? – я невольно залюбовался игрой солнечных бликов в вязи зеленовато-жёлто-золотистых с коричнево-чёрными прожилками древесных волокон.
– Бокоте, оно же мексиканское розовое дерево, розовое дерево Майя, бекоте, сирикоте, салмвуд.
– И не размокает от дождя?
– Нет, оно пропитано льняным маслом.
– А не пачкается?
– Нет, присаживайтесь, – усадил меня и осторожно примостился рядом. – Сейчас вас должны волновать не цукаты и не немцы, не скамейки и не дожди, а вопрос, где вы очутились.
– А где я? – легко подхватил я.
– Stadt Straßenbahnen, что в вольном переводе с немецкого означает Город трамваев.