Избранные произведения. Том 3 - стр. 6
Таня не спешила с ответом. Пусть Мунира выскажется яснее.
– Из-за этого хвастуна Урманова может сорваться наш праздничный спектакль. Понимаешь, он потерял всякое чувство ответственности, носится, как с писаной торбой, со своей «блестящей», видите ли, шахматной партией. Подумаешь, мир хочет удивить этой победой!
Таня всё ещё молчала. После паузы Мунира сказала более спокойно:
– Справедливо будет с нашей стороны вынести ему выговор за такой поступок? Как по-твоему, Таня? – Карие глаза Муниры говорили: «Да отвечай же поскорей!»
– С выговором я бы, пожалуй, не торопилась. – Таня характерным для неё движением сжала на секунду губы, потом убеждённо сказала: – На комитете обсудить следовало бы. А вообще-то Галим неплохой парень. Дайте ему почувствовать по-товарищески, по-комсомольски, что он поступил недостойно. Он поймёт свою ошибку.
– Пожалуй… это правильно, – с готовностью согласилась Мунира. – Толковая ты у меня, Танюша. – Ей было приятно, что мнение Тани, которую она привыкла считать умнее себя, совпало с тем, что сама она, несмотря ни на что, думала о Галиме.
Мунира благодарно обняла Таню за плечи.
…Они подружились с Таней давно, как только Владимировы приехали в Казань. Их отцы, Константин Сергеевич Владимиров и Мансур Ильдарский, были старыми боевыми товарищами. Первое время они жили вместе. Девочки ходили обнявшись – Таня черноволосая, черноглазая, у Муниры волосы посветлее, глаза карие, – в одинаковых коротеньких платьицах, с красными галстуками на шее, и громко распевали: «Край родной, навек любимый, где найдёшь ещё такой!»
Мунира и сама не знала, с чего началась их дружба, – может быть, она началась с того часа, когда Таня в саду, под яблонями, показывала свой семейный альбом. «Вот это мой дедушка, – говорила Таня, гладя пальчиком пожелтевшую от времени фотографию, – он был революционером, боролся против царя. Папа рассказывал – за ним шпики охотились… жандармы приходили с обыском…»
И Мунире так захотелось тогда, чтобы и её дедушка тоже был революционером. Но мать говорила, что он был просто крестьянин, пахал землю – и всё.
Показала Таня и старую карточку своего отца. Константин Сергеевич на ней был совсем не похож на теперешнего Таниного солидного папу – такой молодой, высокий и тонкий, в военном френче.
– Комиссар гражданской войны, – сказала гордо Таня. – А теперь он партийный работник.
И Мунире опять-таки захотелось, чтобы и её отец тоже был комиссаром, хотя обычно она всегда гордилась своим отцом – командиром Красной Армии.
Как-то вечером в большой квартире Владимировых Мунира и Таня остались вдвоём. Началась гроза. Беспрерывно сверкали молнии. Было страшновато, но девочки держались храбро, даже что-то декламировали в два голоса. Но вот гром ударил прямо над ними. Они остались в темноте, и почти в ту же секунду высоким пламенем вспыхнула крыша соседнего дома.
Бледная, с широко открытыми от страха глазами, Мунира забилась в уголок. Таня же решительно подошла к телефону и, набрав номер, совсем-совсем спокойным голосом – так показалось Мунире – сказала:
– Папа, у нас электричество погасло. Мы одни с Мунирой. А рядом загорелся дом…
С тех пор Мунира полюбила Таню ещё крепче и старалась во всём подражать ей…
Суфия-ханум вернулась поздно, уже в первом часу ночи.