Избранные произведения. Том 3 - стр. 29

Хафиз мельком посмотрел в сторону одиноко сидевшего Галима. Комсорг Гайнуллин не считал себя сердобольным. Но разве мог он скрыть от себя, что ему по-человечески жалко своего самого близкого друга, друга детства? Ещё совсем небольшими, тайком от родителей, они переплывали вместе Волгу неподалёку от Маркиза, вместе отбивали атаки мальчишек с чужих улиц, из года в год, из класса в класс шли они вместе и стали друг другу роднее братьев. Однако же, или, вернее, именно поэтому, Хафиз не мог простить ему пренебрежения к коллективу.

Это он, Хафиз, предложил перенести вопрос о Галиме на общее собрание. Это он, Хафиз, и на комитете, и здесь не стеснялся резких выражений, которые больно задевали Галима.

– Если бы проступок Галима был случайным, – сказал он, – может, и не стоило бы его обсуждать на общем собрании. Но мы и раньше знали о некоторых высокомерных замашках, фактах недисциплинированности Галима. Знали и прощали потому, что не придавали этому достаточно серьёзного значения, и это было с нашей стороны медвежьей услугой. Не знаю, как вы, товарищи, как Галим, но я лично на этом собрании понял, что недостаточно хорошо работал как комсорг.

В заключение выступил Пётр Ильич. Выйдя из-за стола президиума, он обвёл сосредоточенным взглядом притихшее собрание и, чуть склонив голову вправо, начал негромко и медленно, как на уроке:

– В сущности, мне осталось сказать немного. Мне кажется, Урманов уже достаточно глубоко прочувствовал свою вину…

Он заговорил, увлёкшись, об облике советского молодого человека, о воспитании молодёжи в духе коммунизма, о корнях ошибок Урманова. Комсомольцы слушали своего учителя с особым доверием к каждому его слову.

– Для Урманова это собрание будет незабываемым уроком. Оно поможет ему отбросить шелуху ложного самолюбия, зазнайства, мелочных обид. Через несколько месяцев Урманов выйдет из школы. Перед ним широкая дорога в жизнь. Мы хотим, чтобы он простился с нашим коллективом чистым душой, а вступив в самостоятельную жизнь, оказался в ряду лучших советских людей. Не так ли, товарищи?

После собрания Галим и Хафиз шли по опустевшему Кабану. Холодные звёзды, мигая, казалось, уносились всё дальше в глубину тёмного неба.

Разгорячённый Галим шёл без шапки.

– Простудишься, – уже в третий раз повторил Хафиз.

– Нет… мне жарко, – отмахнулся Галим. – Знаешь, я бы вот так шагал и шагал – за Кабан, за Поповку, за Волгу, далеко-далеко. И не устал бы. Ни за что. Кажется, у меня с плеч тысячу пудов сняли…

Хафиз взял из рук Галима шапку и насильно надел ему на голову.

В одном месте лёд уже треснул, проступила вода. Юноши обошли полынью.

– Я ни на кого не обижаюсь, Хафиз. Все вы были правы… – продолжал Галим, устремив вдаль взволнованный взгляд.

– Пойдём побыстрее, Галим, уже поздно.

Но Галим не торопился – невесело рассказывать родителям о выговоре.

– Я ещё похожу, Хафиз, а ты иди.

Но Хафиз не мог оставить друга одного. Они долго ещё кружили по Кабану, пока окончательно не продрогли, и только тогда разошлись по домам.

На другой день Мунира через Лялю передала записку Галиму, прося его помочь ей по математике.

В тот же вечер, не дожидаясь ужина, он помчался к Мунире.

В отсветах электрических огней голубел на озере снег. Северный ветер с присвистом гнал по Кабану позёмку, и Галим поднял воротник. Но это, пожалуй, последние морозы. «Во второй половине марта уже воробьи купаются»