Избранное. Тройственный образ совершенства - стр. 85

С той минуты, как свободный Бог создал свободного человека, началось в мире единоборство двух свободных воль. Оттого обоим приходится трудно; Бог ежеминутно раздражается своеволием человека и, как сильнейший, больно бьет его за ослушание Себе; жизнь Бога полна огорчений и забот, а человек мучается, греша и терпя кару за грех. Лучше бы Бог совсем не дал ему свободы, как камню, потому что какой же смысл дать свободу и наказывать за пользование ею? А главное, зачем понадобилась Богу эта трудная и жестокая игра: одарить человека столь сладкой свободой – для того, чтобы муками заставить его в конце концов отказаться от нее?

Такова космогония Библии, грандиозная и простая с виду, глубоко-загадочная по смыслу. Нам надо понять, какой опыт, какое свое знание о природе вещей выразил в ней древний еврей.

В древнейших мифах еврейского народа, то есть в первых главах книги Бытия, где местами еще уцелело именование Элогим{151} – «боги» во множественном числе, свобода человека представляется реальной опасностью для Божества. Бог боится человека как возможного соперника: «И сказал Господь Бог: вот Адам стал, как один из Нас <то есть богов>, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей и не взял также от дерева жизни, и не вкусил и не стал жить вечно» (Быт. III 22). Поэтому Бог изгоняет Адама из рая: казалось бы, достаточная предосторожность. Но, видно, Бог имеет основания думать иначе. Легко станется, что изгнанный человек хитростью снова проникнет в сад: его своеволие неукротимо; надо еще прочнее оградить себя против грозящей опасности; – и ставит у райских врат херувима с вращающимся мечом, «чтобы охранять путь к дереву жизни»{152}. Точно так же когда люди начали строить Вавилонскую башню, намереваясь довести ее до небес, Бог встревожился: «Вот что начали они делать и не отстанут они от того, что задумали делать»{153}, и поспешил смешать их языки, для того чтобы они рассеялись. Еще ярче и символически глубже в своей несравненной простоте позднейший, без сомнения, миф о борьбе Иакова с Богом. Едва ли еще когда-нибудь более глубокое созерцание было облечено в более совершенный поэтический образ. «И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари; и увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с Ним. И сказал: отпусти Меня, ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня. И сказал: как имя твое? Он сказал: Иаков. И сказал: отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль, ибо ты боролся с Богом и человеков одолевать будешь. Спросил и Иаков, говоря: скажи имя Твое. И Он сказал: на что ты спрашиваешь о имени Моем? И благословил его там» (Быт. XXXII 24–29). Я не смею пояснять отдельные черты этого мифа; пусть каждый сам вглядится в них. Здесь характерно не только равносилие борющихся и превозмогание человека: всего поразительнее самый факт борьбы: Бог ночью, без всякой причины, внезапно напал на Иакова. Библии памятно и другое подобное нападение. По велению Бога Моисей, только что избранный Им на подвиг, отправляется с женою и сыновьями из земли Мадиамской, где жил до сих пор, в Египет, чтобы там исполнить свое посланничество; и вот: «Дорогою на ночлеге случилось, что встретил его Господь и хотел умертвить его. Тогда Сепфора (жена Моисея), взявши каменный нож, обрезала крайнюю плоть сына своего и, бросивши к ногам его сказала: ты жених крови у меня. И отошел от него Господь» (Исх. IV 24–26). Невольно рождается фантастическая мысль: Бог нуждается в человеке и до изнурения хлопочет о нем, но как же Он и ненавидит человека за эту свою нужду в нем, и за неизбежную его свободу, и за вечную хлопотливую возню с ним! Иаков и Моисей для Бога – не рядовые фигуры из людской толпы: они – Его избранники, лично знакомые Ему; тем более вероятным кажется, что, повстречав одного из них в своих ночных скитаниях, Бог вдруг загорается острой злобою и, не помня себя, накинется, чтобы задушить его.