Из замка в замок - стр. 5

Совсем в других бытовых условиях находилась остальная масса беженцев, расквартированных в домах и подвалах прилегавшей к замку деревушки. Их число приближалось к двум тысячам (у Селина их 1142). По большей части это были «неявные коллаборационисты», съехавшиеся сюда со всех концов Франции. Многие из них хотя и не занимали официальных постов, но все же были достаточно известны: литераторы, художники, журналисты, лидеры политических партий. К их числу принадлежал и Селин, продолжавший там работать в качестве врача – впоследствии, был вынужден заниматься этим практически до конца жизни. Состояние, в котором пребывали все эти окруженные и практически обреченные на смерть люди, можно без труда себе представить. Вот, например, как описывает свою встречу с Селином один из французских беженцев, прибывших в то время из лагеря неподалеку от Зигмарингена. Это свидетельство особенно интересно, ибо принадлежит человеку, который до того момента с Селином был не знаком. «С нами заговорил какой-то странный тип. Он был высокий, худой, и его сверкающие светлые глаза, глубоко посаженные под огромными кустистыми бровями, светились беспокойным светом. Когда он смотрел на вас, его зрачки застывали и казалось, что его глаза постоянно вас о чем-то вопрошают. Он был одет в застиранную, когда-то коричневую, куртку, и темно-синие панталоны, болтавшиеся на его тощих ногах. У него на шее на веревочке висели две огромные кожаные меховые рукавицы, а в левой руке он за ручку держал объемистый саквояж, в котором были проделаны дырочки для доступа воздуха. В этом саквояже – я узнал это позже – он носил огромного кота. Таков был странный наряд это типа; что же касается кота, это была замечательная тварь, я не мог оторвать от него глаз. Он был размером почти с ягненка, и, честное слово, казалось, он очень доволен, что прогуливается в подобном экипаже: забавная тварь… Это были Луи-Фердинанд Селин и его кот Бебер. Скороговоркой, не прерываясь, даже чтобы выслушать ответы, он стал расспрашивать меня, что побудило меня явиться в Зигмаринген. Его удивляло мое решение приехать в это осиное гнездо. В живописной манере, употребляя неожиданные выражения, и с неизменным лукавством он набросал мне картину военного положения, как оно ему представлялось: «… у меня такое впечатление, что все сжалось и окончательно отвердело, – сказал он мне о немцах. – Эластические отступления уже невозможны, каучук потерял гибкость». А потом, все время в том же насмешливом тоне, со своим парижским акцентом, странно контрастировавшим с горячечным блеском его светлых глаз, огромные зрачки которых трагически неподвижно смотрели на вас: «Интересно, выкарабкается кто-нибудь из этой передряги? Как по-вашему? вы здесь человек новый, вам виднее». Задавая этот вопрос, он, казалось, действительно желал, чтобы война кончилась как можно скорее, и, как это ни странно было для подданного Зигмарингена, полным крушением Рейха. «Теперь они должны бы наконец понять, что уже довольно, – сказал он чуть позже, – это вовсе не смешно. Не надо бы им растягивать это удовольствие, – люди, которых сейчас мобилизуют, могли бы быть моими внуками. Если бы мимо этого можно было пройти, не заразившись, как мимо сифилиса!» Я не мог от делаться от воспоминания об этих больших голодных глазах, смотревших на меня. Казалось, эти глаза звали на помощь, контрастируя с насмешливым тоном, юмором и комизмом этого персонажа, похожего на монмартрского шансонье. До сих пор я испытываю к этому человеку, которого я, можно сказать, совсем не знал, странную жалость»