Из смерти в жизнь… Войны и судьбы - стр. 29
Как-то говорю «санитарам»: «Нам надо думать, как отсюда драпануть». – «А ты хочешь убежать?». – «Да только об этом и думаю». Стали думать вместе… Планы побега рождались разнообразные. Надо было оценить обстановку. Лагерь находился в здании тюрьмы с высоким кирпичным забором вокруг. Изнутри он был разделён на отдельные сектора с проволочными заграждениями и усиленной охраной между секторами. Сбежать было почти невозможно. Не было вообще случаев удачного побега. Но мы всё равно мучительно пытались найти вариант, как убежать.
Наконец мне в голову пришёл более или менее реальный план. На территории лагеря была отдельная зона, в которой размещался лазарет для сыпнотифозных. На входе её охранял только один часовой. Военнопленные врачи и фельдшера имели доступ в лазарет. Они сопровождали туда сыпнотифозных больных из общего лагеря. Немецкий часовой реагировал на группы больных пленных с врачом или фельдшером тем, что отворачивался. Боялся заразиться. Немцы в лагере вообще очень боялись заразиться инфекционными болезнями от пленных. Поэтому в самом лазарете не было ни немцев, ни полицаев.
Мы решили, что в сыпнотифозном лазарете можно найти укромное место и спрятаться. А потом, при удобном случае, – перебраться через высокий забор и оказаться на свободе. (То, что забор был высотой около четырёх метров, нас почему-то не смущало.) План созрел такой: я – военфельдшер с красным крестом на рукаве и надписью по-немецки «фельдшер» – веду двоих якобы «сыпнотифозных» в лазарет. Мы заходим внутрь и прячемся в сараях, которые я приметил, когда водил туда больных, а следующей ночью мы уходим через забор. Что будет дальше, не загадывали. Лишь бы из лагеря вырваться…
Выбрали и конкретный день побега – в ночь под Новый год. Рассудили, что немцы будут праздновать и бдительность снизится. До назначенного времени оставалось несколько дней. Стали запасаться продуктами. Тогда мне и удалось выяснить, каким образом мои «санитары» осуществляли свои «гешефты». Они рассказали, что тёплые вещи, кожаную обувь, которые отбирали у военнопленных, немцы складывали в одну из камер нашего блока на первом этаже. Охраны не было, а замок мои «санитары» открывали без труда. По ночам они пробирались на этот склад, вытаскивали вещи. А рано утром, когда из лагеря вывозили нечистоты, сбывали эти вещи ездовому-ассенизатору. Когда тот проезжал мимо часового, немец отворачивался из-за жуткого запаха. И, конечно, немец никогда не проверял этот вонючий транспорт. На обратном пути этот же ездовой привозил продукты, которые получал в обмен на вещи!
Всё вроде складывалось удачно. Но 25 декабря 1942 года я заболел: температура поднялась до сорока градусов, сильно заболела голова, бил озноб, одолевала резкая слабость. Я решил, что это грипп. Ребята за мной ухаживали. Помню, сварили куриный бульон и даже раздобыли где-то лимон. Но мне становилось всё хуже и хуже. Прошу ребят: «Пусть врач придёт!». А тот пришёл – и сразу: «Сыпной тиф!». И велел немедленно отправить меня в лазарет. Сам я идти уже не мог. А как только меня вынесли из камеры на носилках, я потерял сознание. Это было 27 декабря 1942 года. До планируемого побега оставалось всего несколько дней…
Очнулся я не в лазарете, а уже в городской инфекционной больнице. Тиф тогда ещё только начинал распространяться, и немцы разрешали отправлять тяжёлых сыпнотифозных больных в городскую больницу. Меня привезли на тележке в приёмное отделение, раздели. Тут я и очнулся: лежу абсолютно голый, а две санитарки вокруг меня суетятся: «Какой ещё молоденький!». А мне было стыдно, что я перед ними голый лежу. Одели и отправили в палату. Там я опять потерял сознание… (Позже, из архивных документов днепропетровской инфекционной больницы я узнал, что поступил туда 5 января 1943 года. То есть без сознания я находился больше недели.)