Из Сибири сообщают… - стр. 30
– Слушай, – обратился он к Базыке, – ты сказал, что закусь готовила Аграфена. Она что, была любовницей Бороды?
– У Бороды не было любовницы, – влез в их разговор Андросов, – у него был товарищ по досугу… Ясно?
– Ясно, ясно, – как бы оправдываясь в чем-то, произнес Базыка и предложил выпить еще.
– Ну, довольно, – сказал Проваторов, – а то вы по пьянке Аграфену делить начнете.
– Делить не начнем, – ответил Базыка, – а поговорить можно. Почему бы не поговорить? Уж лучше о бабах говорить, чем о трупах и смертях…
– А что ты знаешь о смерти?
– Это ты мне говоришь, мне? – возмутился Базыка. – Да я столько смертей видел…
– Ты видел, как умирают люди, но не видел смерти.
– Что за чепуха, – вмешался в их спор Андросов, – кончайте, нашли о чем говорить.
– А я видел смерть, – сказал Краевский, и все посмотрели на него.
– Тут все ее не раз видели, – стоял на своем Базыка…
– Да я не про это… Когда я ехал с Бородой в телеге, я видел женщину в белом. Она парила в воздухе впереди лошадей. Это было перед тем, как взорвалась граната.
– Ерунда, – сказал Андросов, – так не бывает, ты, наверное, перегрелся на солнце.
– Или тебе спросонья показалось, – добавил Базыка.
– Да нет, – начал было оправдываться Краевский.
– А не выпить ли нам за человека, который может видеть смерть, – сказал Проваторов и достал из ящика стола маленькую рюмку, – я, пожалуй, тоже приложусь.
– Ну, дела! – изумился Андросов и стал разливать остатки самогона.
Проваторов взял в руки рюмку, не ожидая других, опрокинул ее в рот, пошевелил губами и произнес:
– Однажды, а было это в пятнадцатом году под Сморгонью на фронте, я вдруг увидел на бруствере женщину в белом. Сам не знаю почему, но я поднялся и пошел за ней. А она не шла, а парила в воздухе. Так я шел за ней до вершины холма, а потом она исчезла. И только потом я посмотрел вниз и увидел, что все наши ходы сообщения и блиндажи заполняются желто-зеленым туманом. Это был хлор, о котором мы тогда еще не знали. Из всей нашей батареи тогда я один остался живой. Уже после я понял, что эта женщина и была смертью…
– Не-а, – сказал Андросов, – если бы человек мог видеть смерть, то он был бы бессмертен. Если он видит смерть – то убежит от нее и спасется.
Краевский хотел возразить ему, сказать, что человек не всегда боится смерти. Есть минуты, когда смерть – облегчение, избавление от страданий. Но некий конвоир, сидевший в мозгу с того времени, как он стал основной фигурой в операции, задуманной Новониколаевским управлением ГПУ, остановил его.
– А знаете, – самопроизвольно вырвалось у него, – какие последние слова были сказаны Бородой?
Все замерли, надеясь на то, что эти слова станут ключом к…
– Он сказал… «воротник»…
– Воротник? – переспросил Андросов. – Причем здесь воротник?
– Кто его знает, – ответил Краевский, удивляясь, что Проваторов не проявил к этому никакого интереса.
Но поговорить дальше о последних словах Бороды им не удалось, потому что пьяный Базыка начал свой монолог.
– А вы знаете, какой был у меня дед? – сказал он. – Нет, вы не знаете, какой у меня был дед… Мой дед первым посадил сад из стелющихся яблонь на севере. В саду у него было три улья. А еще у него было пять сыновей и десять внуков. И когда дед отжимал руками соты, мы, его внуки, подходили к нему и облизывали пальцы. Понятно? У каждого внука был свой палец, и мы никогда их не путали. Я был самым младшим и мне достался мизинец на левой руке.