Из боя в бой - стр. 14
– Как это? – выдержанный и всегда спокойный комиссар откровенно растерялся. – Прорыв? Будут большие потери.
Командир объяснил.
– К тому же сильный снег, ледяной ветер, обед в блиндажах, усиленные посты сняты. Проскользнем.
Комиссар покачал головой.
– Огромный риск.
– Ночью там не пройти. Немец ночи боится, сам себе не верит. Бдителен. А днем расслабляется.
– Ну-ну. Как-то это…
– Я уверен, пройдем без выстрела и без потерь.
Накануне перехода в тыл противника Михайлов еще раз побывал на передовой. Обстановка на выбранном участке стала ему предельно ясна, и уверенность в том, что решение принято верное, укрепилась.
– А слева у вас что? – спросил он прикрепленного разведчика.
– Там, товарищ старший лейтенант, у немца оборона тоже слабая, как и у нас. Но мы ее хорошими минными полями подстраховали. И полевая батарея там замаскирована. Хотите там попробовать?
– Нет, мне здесь лучше нравится.
Михайлов снова поднес бинокль к глазам, снова повел им вдоль полосы.
Затишье здесь, по-видимому, было нормальным. В стратегическом отношении ни нам, ни немцам этот участок интересен не был. Тем более удивительно, что вдруг слева зачастила прежде замаскированная батарея. Выстрел за выстрелом, почти без интервала – беглый огонь. И так же неожиданно он смолк – отрубился.
– Что там? – спросил Михайлов.
– Надо посмотреть.
Где траншеями, где короткими перебежками по открытой местности перебрались на левый фланг.
Здесь, у пулеметного гнезда, собрались командиры, неотрывно глядя в завешанную легким снегопадом запредельную сторону, негромко переговаривались.
– Черт его знает!
– На прорыв не похоже.
– Какой прорыв, одна машина. Да еще и с фарами.
– И с сиреной.
И точно, в ближнем тылу послышался пронзительный вой, и сквозь снежную пелену замерцали танковые фары.
– Не иначе кто-то наш пробивается.
– Так точно. В этом районе танковая рота Одинцова разведку боем вела.
– Вовремя огонь прекратили. Да как бы он на мину не наступил.
Рев танкового двигателя был уже хорошо слышен. В него вплетались автоматные очереди. Даже казалось, что доносились суматошные крики немецких команд.
– Наш рвется – точно. А ну-ка, бог войны, кинь пяток снарядов ему в поддержку.
Ударили орудия. Вокруг танка встали разрывы. Стрельба прекратилась.
И вот во всей красе вырвался из снежной замети ободранный и частично обгоревший танк. Подпрыгнул правой гусеницей на полном ходу – точно: на мину «наступил». Но гусеница выдержала противопехотную мину, и танк, преодолев последние десятки метров, остановился перед траншеей, переводя дух. Лязгнул люк механика-водителя, высунулась голова в черном ребристом шлеме.
– Свои? – спросил танкист севшим голосом.
– А ты?
– Не видишь, что ли? Прорвался-таки. Мне к большому начальству надо. Комполка где?
Танкист тяжело выбрался из машины, сел, прислоняясь к гусенице, попросил закурить.
Кто-то быстренько свернул самокрутку, раскурил, сунул ему в рот.
Подошли офицеры.
– У меня важные сведения, – сказал танкист, вставая и затаптывая цигарку. – Для комполка, не меньше. Или особистов давайте. Больше никому докладывать не буду.
– Что у вас? – шагнул вперед Михайлов.
– А вы кто?
– Командир отряда НКГБ.
– Ты мне и нужен. Держи. – Танкист скинул шлем, пошарил внутри, выудил свернутый клочок бумаги.
Михайлов взглянул: шифровка.