Июнь 1941. Запрограммированное поражение - стр. 54
Репрессии не только нанесли Красной Армии чувствительные потери в командных кадрах. Не менее тяжело отразились они на морали и дисциплине личного состава, существенно подорвав взаимное доверие бойцов и командиров. Да это и понятно: многие известные всем и каждому в СССР полководцы, легендарные герои Гражданской войны, воспетые в стихах и прозе, чьи портреты можно было встретить повсюду, включая школьные учебники, в одночасье оказались матерыми заговорщиками, двурушниками, шпионами, диверсантами и предателями. Причиной многочисленных проблем, ошибок и недочетов в армии и государстве была объявлена враждебная деятельность замаскированных «врагов народа». Поиск этих «врагов» и их разоблачение стали первейшим долгом всех граждан страны, в том числе и военнослужащих. И вот началась настоящая вакханалия доносов. Бойцы теряли веру в своих командиров и с подозрением следили за каждым их шагом. Командиры, в свою очередь, снижали требовательность к подчиненным, боясь вызвать их недовольство. Вдобавок ко всему этому в РККА вспыхнула нешуточная эпидемия пьянства. Красноармейцы пили, чувствуя свою безнаказанность, а их начальство пыталось залить спиртным тревогу и неуверенность в завтрашнем дне. Больше того, командиры и политработники нередко пьянствовали со своими подчиненными, стараясь таким дешевым путем завоевать их доверие, а на деле лишь окончательно подрывая свой авторитет. Широкий размах этого позорного явления вызвал появление специального «Приказа о борьбе с пьянством в РККА» № 0219, подписанного Ворошиловым 28 декабря 1938 г. Он начинался откровенным признанием:
«За последнее время пьянство в армии приняло поистине угрожающие размеры. Особенно это зло вкоренилось в среде начальствующего состава» [149].
Ему вторил и приказ наркома ВМФ № 010 от 17 января 1939 г., который открыто констатировал: «Пьянство стало бичом флота» [150].
Еще одним серьезнейшим последствием репрессий стало у многих советских командиров всех рангов нежелание проявлять инициативу из-за боязни ответственности за ее неудачу. Никто не хотел быть обвиненным во вредительстве со всеми вытекающими из этого последствиями. Гораздо проще и безопаснее было старательно выполнять спущенные сверху приказы, какими бы бессмысленными они ни казались, а потом пассивно дожидаться новых руководящих указаний и, главное, «не высовываться». Но то, что было выгодно для спокойного житья отдельных людей, очень часто наносило немалый вред общему делу, особенно в условиях войны.
Широкомасштабные репрессии в СССР и его армии во второй половине 30-х годов происходили на глазах у всего мира. И мало кто в этом мире верил постоянным заклинаниям в тогдашней советской печати, что, «очищаясь от военнофашистской скверны, Красная Армия тем самым укрепляет свои ряды». В этой связи особенно интересно узнать, как воспринимали происходящие тогда в Советском Союзе беспрецедентные изменения служившие там иностранные военные атташе. Ведь именно в их непосредственные должностные обязанности входила оценка военного потенциала страны пребывания и информирование о ней политических руководителей их государств.
Вот что докладывал своему правительству в июне 1937 г. французский военный атташе в Москве подполковник Л. Симон:
«Армия, которая до последнего времени находилась в привилегированном положении, более не избавлена от потрясений, которым подвержены и продолжают подвергаться другие органы. Меры в отношении армии приобретают все более явный политический характер, что не может не нанести ущерба ее боеспособности» [151].