Иуда - стр. 22

И нет в этом поцелуе хрупкости, нежности. Меня захватывает, порабощает, унижает своей силой его рот. Он дикий, голодный, безумный. Он терзает и сминает, сосет, трется, кусает. И это нападение бесконечно сильное, стремительно быстрое. Мы напоминаем мне зверей, которые вцепились друг в друга и жрут до крови. Я отвечаю. Это происходит инстинктивно…боже, во мне живет эта похоть, я такая же порочная и ненормальная.

Я слышу и чувствую его стоны, и они снова отзываются во мне сладкими судорогами.

«Поцелуй…это не секс» пульсирует в голове, но я понимаю, что не этот. Меня берут. Мой рот именно берут, им овладевают. Не изучают, не трогают, а жрут. В полном смысле этого слова. И есть в этом нечто запредельно отчаянное, сумасшедшее. Меня всю трясет, и я слышу, что стону ему в унисон, понимаю, что мой язык бьется о его так бессовестно смело, так нагло и бесстыже, что вся кровь приливает к моим щекам и не только. Она приливает к соскам, к промежности. Там дергает и пульсирует.

Меня подбрасывает, мое сердце вырывается из груди и колотится как бешеное, и мне кажется, что и его сердце тоже. И это невыносимо, это настолько запредельно, что я отталкиваю его совершенно неожиданно для нас обоих. Вырываюсь и бегу. Неуклюже, почти падая, спотыкаясь, натыкаясь на стены. Как слепая. Наощупь. Куда-то в темноту коридоров, к парковке. Хотя я без машины. За мной должен приехать водитель отца…или такси, или…но я бегу. От него, от себя, от чего-то мощного, родившегося внутри с осознанием, что этот поцелуй выжег на моих губах клеймо навечно.

Поймал, схватил в охапку, приподнял, пронес несколько метров и вдавил в стену. Он тяжело дышит, а я вообще захлёбываюсь и… и сама впиваюсь ртом в его красные, мягкие губы. Мне это надо. Как воздух. Не сделаю – задохнусь. Облегчение и восторг. Яркая вспышка сумасшествия, что-то невероятно сильное накрывает с головой, и мои руки впиваются в его волосы, зарываются в них. Наши губы трутся друг о друга, бьются, сминаются, зубы ищут и кусают. Так, чтоб больно, так, чтоб каждый укус пронизывал еще больше, а языки дерутся, дрожат вместе. Лижут друг друга…Боже я не знала, что я так умею.

И снова ужас, стыд, боль от понимания, что нельзя. Что…меня, его…боже, отец узнает и убьет его за это. Отталкиваю изо всех сил.

- Нет! Нельзя! Неееееет! Не трогай меня!

Почти в истерике, и слезы катятся по щекам. Ловит мои руки, тянет к себе, ломает сопротивление.

- Почему? Почему нельзя?

- Нельзя… я замуж собираюсь. Скоро. Совсем. Нельзя.

Мне кажется, что это должно остановить. Но он хохочет, и я краснею еще больше.

- Бред!

Шипит и хватает меня за плечи, сжимает ладонью лицо. Вот-вот вопьется в мой рот еще раз.

- Тогда почему сразу не оттолкнула?

И нет ответа…его просто нет. Меня трясет, и я почти рыдаю. Перепуганная, слабая, понимающая, что, если надавит, не смогу сопротивляться. Смотрим друг другу в глаза. Напряжение растет. Оно настолько горячее, что мне кажется, воздух сейчас взорвется.

- Я сам отвечу…ты меня хочешь.

- Нет.

- ДАаааа! Психолог, да! И ты прекрасно это знаешь сама. Если я сейчас засуну руку тебе в трусики, там будет мокро, там будет п*здец, как мокро.

Он говорит, а мои щеки разрывает от стыда.

- Почему ты все время лжешь… Не умеешь и лжешь! Никогда не берись, если не знаешь...как сделать.