Истукан - стр. 6
Испанцы, американцы, японцы – кого здесь только не встретишь! Прежде они топтали Филиппины армейскими ботинками, а теперь разгуливали по островам с невинными лицами докучных визитёров. Три века филиппинцы прислуживали в испанском монастыре, полвека глотали пыль американских грузовиков и несколько лет унижались в японском лагере, прежде чем обрели независимость. И что же сделали каюманги – коричневые люди, – став свободными? Продолжают жить с испанскими именами, пляшут фанданго, говорят и пишут по-английски и сочиняют куцые хокку…
Если Конни Эскобар родилась с двумя пупками, отмеченная символом двух родоначал, то Филиппинам и не сосчитать пупков на своём искорёженном теле. «Быть такой, какая я есть, – преступление.
Преступно иметь не один пупок. И я решила, что должна ненавидеть себя». Ненависть к своему убожеству ничем не лучше рабского лепета о своей исключительности. А благоухание белоснежной сампагиты и сегодня воспето по-испански. И главные патриоты, от Рисаля до Герреро, складывали стихи из испанских слов – не тагальских, не илоканских, не себуанских.
Строки Эмилио Хасинто, заученные Мануэлем в школьные годы и не раз зачитанные перед классом. Строки, написанные на испанском. Какая ирония! Не менее горькая, чем сказки из школьных хрестоматий, где по страницам верхом на филиппинском буйволекарабао разъезжал испанский Бернардо дель Карпио, а Карл Великий восторженно размахивал малайским крисом.
Мануэль подбросил и поймал стопку перетянутых монет. С грустью посмотрел на рекламный плакат «Макдоналдса». Шесть часов. Темнеет. Скоро на улицах появятся туристы. Днём они, конечно, заметили, что тротуары Батангаса выкрашены в белый, словно укрыты пухом, а при ближайшем рассмотрении поняли, что это – ковёр птичьего помёта, но не придали ему значения. Не знали, что после шести центр наводнят сотни, тысячи беспокойных амбарных ласточек лаянг-лаянг. С бежевой грудкой и коричневатым зобом, подвижные, они будут повсюду. Облепят протянутую над улицами многоуровневую паутину проводов, светофоры, крыши и бочки мачтовых трансформаторов. Лаянг-лаянг, сбежавшие на Филиппины от зимы из холодных краёв, поглотят город трепыханием тонких крыльев.
Четверть седьмого. Самое время. Мануэль, схватив в охапку зонтики, поторопился встать на крыльцо ближайшей гостиницы. Появление птиц вызвало восторг. Туристы вышли из ресторанов и магазинов. Разрезая темноту вспышками, начали фотографироваться под гирляндами щебечущих ласточек. Смеясь, снимали их на видео.
Прошло пять или шесть минут разноязычного веселья, прежде чем на улице раздался первый щелчок, будто лопнула скорлупа орешка. Щелчки нарастали, пока не слились в единую дождевую трескотню, но вместо дождевых капель вниз летел птичий помёт.
Туристы разбегались. Наспех очищали испачканные рубашки и боялись выглянуть из-под козырьков. Угодив в западню, с благодарностью принимали Мануэля, вышедшего гулять под одним из приготовленных на продажу зонтиков. Цену он устанавливал в зависимости от одежды и языка иностранца. Дороже всего зонтики обходились американцам лет сорока-пятидесяти, приехавшим в Батангас в сопровождении юных филиппинских подруг.