Истукан - стр. 31
– Что делаешь?
Голос девушки был грубоватым, но полностью гармонировал с её внешним видом и казался приятным.
– Пишу.
– Ты писатель?
– Писатель, – согласился Дима.
– Я думала, все писатели старые. А ты настоящий писатель?
Французское «р» в английском «писатель» прозвучало очаровательно, однако не оно заставило Диму разволноваться. Он был готов немедленно влюбиться в француженку, если она действительно понимала, какую сценку они разыгрывают.
– А что значит – настоящий? – спросил Дима.
– Ну, кто-нибудь покупает то, что ты пишешь?
Никаких сомнений: француженка знала «Завтрак у Тиффани» не хуже Димы.
– Нет ещё.
– Хотела бы я помочь.
– Эй! – возмутился Дима. – Там другие слова!
Француженка не ответила, но посмотрела на Диму с одобрением. Сказала, что её зовут Клэр, а потом слепо обратилась к морской ночи за леерными тросами. Могла бы с бо́льшим вниманием отнестись к человеку, который спас ей жизнь!
Дима решил соответствовать статусу и погрузился в блокнот. Писать в молчаливом присутствии Клэр было приятно, но Дима быстро управился с заметками; не желая отрываться от молескина, продолжил наигранно хмуриться и водить по странице защёлкнутой ручкой. Едва сдерживал смех от собственного ребячества.
Когда Клэр ушла, Дима наконец закрыл блокнот и вернулся на койку. Набрал на телефоне коротенькое письмо родителям, отобрал наиболее жуткие фотографии гниющих улочек Манилы – улыбнулся, представив, как охнет мама, – затем взялся за жёлтую папку. Убедился, что за ним никто не подглядывает, прежде чем в свете подволочных ламп вновь пролистать дело Альтенберга.
Пробежав по истории затонувшего в Красном море «Альмасена де ла Фе» и погибшего монаха-августинца, Дима перешёл к самим августинцам. Они сопровождали конкистадоров Мигеля Легаспи, в семнадцатом веке высадившегося на Филиппинах, и в награду получили немало земель на Лусоне, Себу, Панае и других островах. Ни золота, ни специй на Филиппинах не обнаружилось – по крайней мере в объёмах, на которые рассчитывала испанская корона. Колония изначально была убыточной, и её отдали на откуп монашеским орденам. Вслед за августинцами здесь высадились францисканцы, иезуиты, доминиканцы. История семи тысяч островов превратилась в запутанное противостояние белого и чёрного духовенства, генерал-губернаторов и архиепископов.
Монашеские ордена успешно пополняли свою независимую казну. Францисканцы изготавливали на продажу манильскую пеньку, доминиканцы разводили кофе. Августинцы добывали индиго, выращивали табак и даже привезли из Мексики прессы для отжима сахарного тростника. Кроме того, они отливали колокола и пушки. Но основной доход орденам приносили взносы от обращённых в христианство филиппинцев – церкви туземцы отдавали куда больше, чем метрополии. За три века колониальной власти августинцы скопили немалые богатства. Сундуки их защищённых монастырей наполнились золотом, серебром и добытым тут же, на Филиппинах, жемчугом. К тому же их, в отличие от иезуитов, никогда не изгоняли с островов – иезуиты в восемнадцатом веке поддержали Великобританию, за что поплатились вековым изгнанием и частичным разграблением. Августинцы действовали более осмотрительно. Осмотрительность не помогла им уберечься от толпы – из века в век поднимались крестьянские восстания, в итоге окончившиеся революцией. Правда, на смену испанцам пришли американцы, и революция оказалась напрасной, но августинцам легче от этого не стало.