История второй русской революции. С предисловием и послесловием Николая Старикова - стр. 62

Как бы то ни было, задача была поставлена, и опыт ее осуществления начался сразу по двум тем линиям, которые были искусственно соединены, но тотчас же расходились в разные и даже противоположные стороны: по линии поддержания боеспособности армии и по линии «демократизации» нашей внешней политики. Первой задачей задался А. Ф. Керенский при скрытом и все возраставшем противодействии Совета. Второй задачей задался сам Совет, точнее его «комиссия по внешним сношениям», при скрытом и постепенно слабевшем противодействии М. И. Терещенко. За этими двумя тенденциями, исходившими из разных центров и друг другу противоречившими, основная задача – укрепление революционной власти – была совершенно забыта.

Керенский уговаривает армию. Разложение армии. Внутреннее противоречие было налицо и при осуществлении первой тенденции – под держания боеспособности армии. Так как эта цель считалась лучше всего достижимой путем объяснения армии, за что она борется, то за исполнение этой задачи – за убеждение армии – взялся лично А. Ф. Керенский. Он исполнил ее путем объезда фронта. Но одновременно с убеждениями военного министра армия получила «декларацию прав солдата», окончательно разложившую в ней начала принудительной дисциплины. Последствия были такие, каких не могло не быть: задача, взятая на себя А. Ф. Керенским, оказалась неосуществленной.

Военный и морской министр объехал Гельсингфорс, Каменец-Подольск, Одессу, Севастополь, Киев, Ригу и другие города. В общественных зданиях и перед фронтом, на заседаниях разных организаций и на торжественных приемах сотни тысяч солдат и граждан видели стройную фигуру молодого человека в помятом френче без украшений и отличий, с больной рукой, согнутой в локте и спрятанной за борт, с болезненным бледным лицом, носящим следы нервности и крайнего утомления, слышали его пламенную речь, составленную из коротких отрывистых фраз, говоривших о свободе, о свете, о правде и ежеминутно прерывавшихся бурными взрывами аплодисментов и восторженными обетами верить, слушать, пойти за министром-социалистом вперед, за республику, за мир (иногда еще прибавляли и за «матушку Русь»). «Товарищи, – говорил министр, – в нашей встрече я вижу тот великий энтузиазм, который объял всю страну, и чувствую великий подъем, который мир переживает раз в столетие. Нечасты такие чудеса, как русская революция, которая из рабов делает свободных людей… Нам суждено повторить сказку Великой французской революции. Бросимся же вперед, за мир всего мира, с верой в счастье и величие народа» (Одесса, 16 мая). Вот канва, по которой мысль скачет и рвется, «чудеса» и «сказка» сплетаются с «верой» и «энтузиазмом», и все покрывается тоном возбуждения и страсти, вызывающей ответный клик, психологическую детонацию в душах собравшейся толпы. Оратор среди возбуждения остается господином своей мысли и пытается провести в сознание толпы в форме, не противоречащей условной приподнятости, те государственные идеи, для которых он приехал. Свобода обязывает; отказ от внешней дисциплины налагает долг внутренней дисциплины; стремление к скорому миру обязывает быть сильными на фронте; враг, не уважающий идей, должен преклониться перед силой. Оратор находит способы позолотить эти пилюли, преподнести их в форме, не охлаждающей оваций толпы. «Пусть никто не думает, что русский революционный народ слабее старого царизма и что с ним можно не считаться. Нет, вы посчитаетесь!» (бурные аплодисменты) (Гельсингфорс, 10 мая). «Я бы мог сказать вам: вы свободные люди, идите домой, там ждут вас земля и воля. Темные люди пойдут за таким призывом. Они не виноваты в том. Никто не учил их. О них никто не заботился. Но тогда погибнет армия, и с ней погибнет свобода, погибнет русская революция» (возгласы: «ни за что не выдадим», рукоплескания) (Каменец-Подольск, 15 мая). «Мы создаем не какой-нибудь английский или немецкий строй, а демократическую республику в полном смысле этого слова» (бурные аплодисменты и крики «верно»). «Вы самые свободные солдаты мира. Разве вы не должны доказать миру, что та система, на какой строится сейчас армия, – лучшая система? Разве вы не докажете другим монархам, что не кулак, а Советы есть лучшая сила армии? (возбужденные возгласы: «докажем»)… Наша армия при монархе совершала подвиги: неужели при республике она окажется стадом баранов?» (буря аплодисментов, крики «нет, никогда») (Каменец-Подольск). «Нам не нужно чужого, но нам нужно право на свое, на сохранение своей чести и достоинства революционного народа. О наших желаниях мы сказали всему миру – и нашим союзникам, и нашим врагам. Теперь мы желаем, чтобы демократия воюющих с нами стран нашла в себе столько мужества, сколько нашлось у нас – полуварваров, как нас называют в Европе» (гром аплодисментов) (Киев, 20 мая). Очень много «я», и этот прием безошибочно сближает оратора с толпой и вызывает энтузиастические отклики. «Многие военные, изучавшие военное дело десятилетиями, отказывались взять пост военного министра, я, невоенный человек, я взял его» (рукоплескания). (Каменец-Подольск, 14 мая). «Если вам предстоит почетная смерть на глазах всего мира, позовите меня: я пойду с ружьем в руках впереди вас» (гром рукоплесканий)… «Вперед, на борьбу за свободу, не на пир, а на смерть я зову вас. Мои товарищи социал-революционеры умирали один за другим в борьбе с самодержавием. Мы, деятели революции, имеем право на смерть» (снова гром аплодисментов, возгласы: «Мы идем за тобой, товарищ. Вперед, за свободу»). И даже, когда один офицер по поручению товарищей подошел к Керенскому и высказал, что происходящее в тылу внушает им опасение (полностью потом подтвердившееся), что при наступлении ударных частей армия не сможет получить потом поддержки от резервов, Керенский отвечал той же псевдоспартанской позой: «Когда