История Смотрителя Маяка и одного мира - стр. 6
Бормоча как сумасшедший, Унимо вдруг увидел – как награду или наказание за своё упрямство – неяркий тёплый свет вдалеке. В любом случае нельзя было не идти на свет, совершенно невозможно: тогда Унимо до последней капли понял, как себя чувствуют мотыльки, фанатично летящие ночью на свет садовых фонарей.
Подойдя ближе, он разглядел, что это был свет костра, вокруг которого, судя по теням, сидели люди. За эти вечер и ночь Унимо потратил столько страха, что ничего не осталось, чтобы запретить ему приближаться к огню. Разбойники в Шестистороннем давно были редкостью, особенно в окрестностях столицы, а эти люди могли быть кем угодно: рыбаками, пастухами, компанией молодых горожан, выехавших на ночной пикник, заговорщиками. Унимо было всё равно – он решительно свернул с дороги, сбежал с насыпи и направился к костру. Стали слышны негромкие звуки флейты: вокруг костра сидели несколько человек, не больше десяти, и все они молча слушали флейтиста, белые, раскрашенные отблесками костра глаза которого выдавали слепого.
Унимо подошёл совсем близко, но никто не обратил на него внимания. Тогда он сел рядом с ближайшим человеком и огляделся. Соседкой Унимо в этом концертном зале под открытым небом оказалась женщина; огонь выхватывал из темноты её бледное лицо, крепко сжатые губы и широко распахнутые зелёные глаза. Она не отрываясь смотрела на флейтиста, отгороженного от неё костром, поэтому в глазах её плескались тёплые отсветы, а зрачки сжались до чёрных точек. Других зрителей Унимо не удалось разглядеть, и он попытался сосредоточиться на музыке. Флейтист играл хорошо: это можно было понять по тому, как не похоже на флейту было звучание этой волшебной мелодии. Казалось, как будто ему кто-то подыгрывает – но нет, все остальные были только слушателями. Даже ночные птицы с их тонкими скрипучими стонами-жалобами не были слышны. Даже рыбы, казалось, залегли на дно, чтобы всплеском не нарушить лёгкое течение музыки.
В тот самый момент, когда Унимо уже поддался этой волшебной атмосфере, создаваемой флейтой, костром и отступившей темнотой, почувствовал близость уютного сонного забытья и радость от своего волшебного освобождения, флейтист вдруг вскочил и бросил флейту в костёр, который радостно подхватил её и сгрыз, как пёс брошенную кость. Тут же, как будто сломалась главная деталь механизма, все вокруг посыпались, словно фигурки из картона от ветра. Унимо едва успел увидеть, как женщину рядом с ним бросило в костёр, словно она была тростниковой флейтой, как она невозможно медленно выбиралась из костра, так что даже Унимо успел броситься ей на помощь. Но женщина посмотрела на него таким злым взглядом, что он отпрянул от неё как от огня, который, впрочем, к тому времени уже едва тлел.
– Как ты смеешь мне мешать! – угрожающе прошипел слепой флейтист, шагнув через угли прямо к женщине, и его голос звучал таким чудовищным диссонансом, почти малой секундой, к ещё звенящему в воздухе голосу убитой флейты, что слушать его было физически невыносимо.
– Я хотела защитить его. Он здесь по ошибке, ты ведь видишь, – с трудом поднявшись и машинально вытирая перемазанные золой пальцы о чёрное платье, сказала она.
– Возможно, как и ты? – скривил губы флейтист.
Женщина полностью выпрямилась, и теперь было видно, как дрожат её плечи, руки, как вздрагивает подбородок. Дрожал и её голос, когда она ответила с вызовом: