История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции - стр. 83

Борис Пастернак много читал, знал классическую и современную литературу, был в курсе поэтического разнообразия современности. Рано начал писать стихи. Шесть лет занимался музыкальной композицией под руководством Ю.Д. Энгеля и Р.М. Глиэра. После знакомства со А.Н. Скрябиным, которого Б. Пастернак боготворил, наступило разочарование в собственном музыкальном даровании: он хотел быть таким, как Скрябин, первым, главным в музыке, но понял, что это ему не под силу. А Пастернак по своему характеру любил быть впереди.

В августе 1903 года, как пишут биографы, во время летних каникул в деревне под Малоярославцем Борис упал с лошади, повредил ногу, всю жизнь он скрывал свою хромоту, но это освободило его от армейской службы. Обычно лето семья Пастернак проводила в Одессе, куда приезжали многие знакомые художники, музыканты, родные и друзья. И здесь создавалась благодатная атмосфера для обогащения духовного мира Бориса Леонидовича.

В 1908 году Борис Пастернак поступил на юридический факультет Московского университета, потом по совету Скрябина попросил руководство университета перевести его на философское отделение историко-филологического факультета, где он увлёкся психологией познания, философией истории, немецкой классической философией, героями его увлечений стали Платон и Лейбниц.

В Одессе в круг Пастернаков попало и семейство Фрейденберг, среди которых дочь Ольга выделялась умом и познаниями. С детства Ольга и Борис, почти ровесники, любили вместе гулять и рассуждать о жизни и об окружающих. Сохранилась переписка Бориса Пастернака и его двоюродной сестры Ольги Фрейденберг (1890—1955) с 1 марта 1910 по ноябрь 1954 год. Читаешь одно за другим их письма и поражаешься глубине и богатству содержания, богатству литературного языка и широте образования. Вот несколько строк из вступительной статьи О. Фрейденберг к публикации этой переписки: «Мне было 20 лет, когда он приехал к нам не по-обычному. Он был чересчур внимателен и очарован, хотя никаких поводов наши будни ему не давали. В Москве он жил полной жизнью, учился на философском отделении университета, играл и композиторствовал, был образованным и тонким. Казалось, это будет учёный. В житейском отношении – он был «не от мира сего», налезал на тумбы, был рассеян и самоуглублён. Его пастернаковская природа сказывалась в девичьей чистоте, которую он сохранил вплоть до поздних, сравнительно, лет. Пожалуй, самой отличительной Бориной чертой было редкое душевное благородство» (Переписка Бориса Пастернака. М., 1990. С. 18). Сначала письма ничего не предвещали, так, родственная переписка, но потом всё явственнее стали проявляться подлинные чувства, страстное желание видеть друг друга, обмениваться новостями и сокровенным. До интимности дело не доходило, Борис должен был сделать первый шаг, но этого шага он не сделал. Ольга видела, как он «глазами пожирал курсисток», но не более того. Ольга иронизирует над Борисом, говорит, что он слишком увлечён высокими материями, а жизнь проста и неизменна. Из Петербурга в Москву летели письма Ольги с поучениями: «Боря, ты приезжай непременно, – писала Ольга 2 марта 1910 года. – Я хочу тебе сказать, чтобы ты не занимался философией, т. е. чтобы не делал из неё конечной цели. Это будет глупостью, содеянной на всю жизнь…» В ответ Борис Пастернак написал три «зимних» письма, но не отослал их, а из Мерркюля, куда семейство Пастернак переехало на лето, писал ей страстные письма с просьбой приехать: «Дорогая Оля, как ты только поймешь, что, даже будучи неприязненно настроена ко мне или к кому-нибудь из здешних, ты всё-таки многое выиграешь от этой поездки в чудную местность со сказочными условиями, как только этот призывный посев взойдёт в тебе аксиомой… Я тебя тогда расспрошу о том, почему у тебя на подозрении философия…» Ольга отвечала: «неправда меня шокирует», «что стоит вся философия и всё твое «я» со всеми порываньями – etc., etc., если… тебе нельзя написать правды, самой малой?.. А тут вспоминаешь, что ведь мы любим друг друга в кредит и больше догадываемся, нежели знаем. И вот нужно вводить новые пояснения, уклоняться в сторону или забегать вперёд…». Ольга приехала в Мерркюль, они долго гуляли, беседовали. «Когда же Боря нехотя уступил мне и мы остались на террасе, ничего поэтичного не вышло. Он сидел поодаль и философствовал, стараясь говорить громче и суше обычного, а я скучала и чувствовала разочарование» – так чуть позднее записала в своём дневнике Ольга. Июль и август 1910 года Борис и Ольга писали друг другу письма, сдержанные и откровенные, из переписки многое можно было узнать, но выяснилось другое: в дневнике Ольга записала, что «всё, что у меня произошло с Борей в течение июля, было большой страстью сближения и встречи двух, связанных кровью и духом, людей… Но дело было проще: я его не любила…». И в 1912 году, когда Ольга вновь «как-то особенно ощутила возможность новых волн старого чувства», встреча их состоялась в Марбурге 27 июня 1912 года. Ольга лечилась после болезни за границей, Борис учился философии у немецких учёных. Он без устали говорит, а она молчит, «как закупоренная бутылка»: «Эту встречу он описывает потом в «Охранной грамоте». У него тогда происходила большая душевная драма: он только что объяснился Высоцкой в любви, но был отвергнут. Я ничего этого не знала. Но и мне он как-то в этот раз не нравился. Я не только была безучастна, но внутренне чуждалась его и считала болтуном, растеряхой. Я прошла мимо его благородства и душевной нежности и даже не заметила их» (