История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции - стр. 161
В умело подобранных деталях сказалось огромное психологическое чутьё писателя, его умение проникать в «тайное тайных» человека. Движения, жесты, интонации, более непосредственные, чем слова, точно и правдиво передают внутреннее волнение героя. Особенное значение для психологической характеристики Соколова имеет выражение его глаз. Шолохов «не единой слезинки не увидел в его словно бы мёртвых, потухших глазах». В них, «словно присыпанных пеплом», наполненных неизбывной смертной тоской, отразилось столько накопившейся боли, затаённой скорби, невыплаканных слёз, что взгляду трудно было встретиться с ними.
Как-то Лев Толстой писал Фету о Тургеневе: «Одно, в чём он мастер такой, что руки отнимаются после него касаться этого предмета, – природа» (Л. Толстой о литературе. М.: Гослитиздат, 1955. С. 159). А об изобразительной силе Шолохова-художника можно сказать, перефразируя это выражение: «Две-три черты, и человек живёт». Благодаря этому свойству художественного дара Шолохова все изображённые им персонажи приобретают такую яркость, жизненность, рельефность, что вымышленные им лица как бы теряют свою нереальность, выдуманность и приобретают свойства живой человеческой личности. Вот почему мы как бы становимся соучастниками всех событий, о которых рассказывает Андрей Соколов, вместе с ним переживаем все страдания, горести, выпавшие на долю этого простого русского человека. Трагическое стечение обстоятельств, в итоге которых у него погибают жена, дети и всё, что «лепилось годами», значительно подрывает его силы. У него «сердце раскачалось». «И вот удивительное дело, днём я всегда крепко себя держу… а ночью проснусь, и вся подушка мокрая от слёз…» – эти признания человека «несгибаемой воли» делают его ещё более близким и дорогим, «заставляют» читателя забыть о том, что перед ним литературный, то есть «вымышленный», герой.
И Андрей Соколов, когда его вызвали к коменданту, тоже предполагал, что идёт «на распыл». «Что-то жалко ему стало Ирину и детишек, а потом жаль эта утихла и стал я собираться с духом, чтобы глянуть в дырку пистолета бесстрашно, как и подобает солдату, чтобы враги не увидали в последнюю мою минуту, что мне с жизнью расставаться всё-таки трудно» (Там же. С. 52).
Всё время чувствуется моральное превосходство русского солдата, его непревзойдённая сила духа, неистребимые чувства человеческого достоинства, национальной чести, ответственности за свои поступки, никогда не покидающее его чувство юмора. Во всём, в самой, казалось бы, незначительной детали, раскрывается его недюжинный характер, несгибаемая воля, бесстрашие, мужество. И в том, что он, голодный как волк, давно отвыкший от человеческой пищи, при виде здоровенной бутыли со шнапсом, хлеба, сала, мочёных яблок, открытых банок с разными консервами сумел задавить тошноту и оторвать глаза от стола; и в том, что не стал отнекиваться, когда комендант повторил его слова, брошенные вгорячах накануне, за которые положено расстреливать, как за призыв к саботажу, а мужественно, с достоинством подтвердил сказанное; и в том, как он выпил три стакана водки, стремясь хоть таким способом продемонстрировать силу и мощь русского солдата; и в том, что только после третьего стакана водки он «откусил маленький кусочек хлеба, а остаток положил на стол»; и в том, что, получив за смелость небольшую буханку хлеба и кусок сала, он, повернувшись к выходу и представляя собой хорошую мишень, прежде всего пожалел, если комендант выстрелит в него в этот момент, что не донесёт «ребятам этих харчей»; и в том, что эти харчи по его требованию были поделены «всем поровну», – во всем этом раскрылись лучшие черты русского национального характера.