История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции - стр. 142

И вот как-то в узком коридорчике издательства «Советский писатель», где автор этой книги в то время работал заместителем заведующего редакцией русской прозы, к нему подошла Нина Дмитриевна Костржевская – сердобольная душа – и спросила, читал ли он «Убиты под Москвой» и нельзя ли что-нибудь сделать для автора, которого так повсюду избивают. «Напиши ему письмо и предложи прислать заявку, а лучше всего – рукопись нового романа, говорят, у него есть новый роман или повесть…»

Вскоре пришёл ответ, привожу его полностью:

«Уважаемый Виктор Васильевич!

Спасибо за письмо, за добрые слова, за изъявление дружбы. Этому чувству я знаю цену и умею ценить его.

Я и в самом деле пишу роман. Сюжет его – просто жизнь, просто любовь и преданность русского человека Земле своей, его доблесть, терпение и вера. Роман будет из трёх небольших частей, объёмом весь листов в 20. Начало его – тридцатые годы, конец – шестидесятые нашего, как говорят, столетия. Наверное, что-то будет в нём и о так называемом «культе». Я не боюсь того, что темы этой чуждаются издатели, хотя и не все. Причина их «оторопи» мелка и недостойна серьёзного внимания. И она преходяща. Ведь если говорить правду, то тема «культа» по существу ещё совершенно не тронута. Она лишь печально скомпрометирована и опошлена различного рода скорохватами и конъюнктурщиками – бездарными к тому ж – т. е. теми самыми «мюридами», которые в своё, «культовское», время создавали и охраняли этот «культ» с кинжалами наголо.

Нет, я не собираюсь поражать, устрашать, холодить и леденить. Я хочу по возможности русским языком рассказать о том, на чём стояла, стоит и будет стоять во веки веков Русь моя вопреки всему тому, что пыталось и будет ещё пытаться подточить её, матушку. Роман будет ясен, прост, спокоен, правдив и жизнеутверждающ, поскольку мы с Вами живы, здоровы и боевиты. Кажется, я наговорил полный короб комплиментов ему, роману; но сам я тут ни при чём: я строитель, любящий свою работу и наученный понимать толк в «стройматериале». И если я иногда отступаю от желания «заказчика» приделать «балкончик» к зданию, то это ж на пользу зданию. Дольше стоять будет.

На всякий случай я посылаю Вам начальные главы из романа, тиснутые в республиканской газете. Конечно, из них Вам трудно будет разглядеть даль его, но кое-что Вы постигнете, и если Вас (я разумею издательское начальство) заинтересует роман, я с удовольствием отдам его Вам – мне здорово бы помог договор на время работы над книгой.

Черкните мне, пожалуйста, пару строк о том, как легло Вам на душу начало «Момича».

Шлю Вам сердечный привет. Мне тоже хочется повидать Вас. У меня уже «накопилось» в «Сов. писателе» несколько друзей, да будут благословенны их имена, как говорил Моисей.

20.6.64.

К. Воробьёв».

В пакете, кроме письма, было шесть вырезок из газеты «Советская Литва» за 25—26 февраля и 1—2 июня 1964 года, в которых опубликованы начальные главы романа «Друг мой Момич». Начало «Момича» легло мне на душу. С первых строк роман захватил моё воображение – автор вспоминал своё нелёгкое деревенское детство как раз накануне коллективизации… Вроде бы обычные истории происходят здесь, каких уже рассказано бессчётное число раз: сидит на тёплой раките десятилетний Санька и вырезает «дудку-пужатку, как ни у кого». Прекрасное настроение у мальчишки, правда, живут они голодно, дядя, брат его покойной матери, «шелопутный, тронутый, и от того мы, может, самые что ни на есть бедные в селе – работать-то некому и не на чем». От имени повзрослевшего Саньки и ведёт повествование автор, поставив перед собой ответственную цель – разобраться в событиях, которые происходили в драматический год «великого перелома». В сущности, и начинается-то повествование с того, что много десятилетий спустя встречаются постаревший Момич и повествователь и вспоминают былые дни: «Узорно-грубо и цепко переплелись наши жизненные пути-дороги с Момичем. Сам он – уже давно – сказал, что они «перекрутились на смерть», и пришло время: не скрывать нам этого перед людьми». И вот первое воспоминание – Санька сидит на тёплой раките, вырезает дудку, тётка Егориха зовёт его, а он вовсе не торопится на её «звонкий, протяжно-подголосный зов», но тут появляется «большой-большой мужик» с жеребцом в поводу и бросает в сторону Саньки всего лишь одно слово: «Кшше!»