История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции - стр. 137

Полемизируя с Шукшиным, критики часто показывали его этаким безграмотным мужичком, который, дескать, взялся не за своё дело. Но вот слова Виктора Астафьева: «Во время съёмок «Калины красной» он бывал у меня дома в Вологде. Сидел он за столом, пил кофе, много курил. И меня поразило некоторое несоответствие того, как о нём писали… Его изображали таким мужичком… Есть такое, как только сибиряк – так или головорез, или мужичок такой… И сами сибирячки ещё любят подыгрывать… Так вот, за столом передо мной сидел интеллигент, не только в манерах своих, в способах общения, но и по облику… Очень утончённое лицо… В нём всё было как-то очень соответственно. Он говорил немного, но был как-то активно общителен… У меня было ощущение огромного счастья от общения с человеком очень интересным… Вот такой облик во мне запечатлелся и таким запечатлелся навсегда…» (Там же. С. 139).

Шукшин В.М. Собр. соч.: В 3 т. М., 1984—1985.

Статьи и воспоминания о Василии Шукшине. Новосибирск: Новосибирское книжное изд-во, 1989.

Коробов В. Василий Шукшин. М., 1984.

«Кардиограмма сердца» – так определил Константин Воробьёв смысл одной из своих повестей, но, в сущности, так можно обозначить творческое устремление писателя вообще, во всех повестях, рассказах и романах, которые он успел написать.

А роман «Друг мой Момич», вышедший в издательстве «Современник», представил, может быть, самые-самые искренние в своей достоверности, самые-самые откровенные в своём автобиографизме признания. Словно каждый изгиб, каждое движение души, вплоть до едва уловимых, отражаются на страницах помещённых здесь произведений, повестей.

Вроде бы бедны повести внешними событиями, но бесконечно многообразны по содержанию и глубине душевных переживаний действующих лиц – «Это мы, Господи!..», «Почём в Ракитном радости», «Друг мой Момич», «Вот пришёл великан…», «…И всему роду твоему».

Довольно часто автор говорит о компромиссах совести, о борениях в человеке разноречивых чувств и устремлений, о природе вечного конфликта добра и зла, о диалектике смены в человеке этих непримиримых нравственных переживаний. И тогда нас волнуют уже не отдельные человеческие судьбы, а общий трепет человеческой живой жизни, клокочущей на страницах повестей Константина Воробьёва.

Жизнь, противоречивая, многогранная, где любят, стонут от ненависти, стреляют от трусости и страха за собственную жизнь, иронизируют, чтобы скрыть душевную пустоту и равнодушие к окружающему, где мучаются от невозможности быть самими собой, от невозможности отстоять собственное «я», своё предназначение в этом мире, – такая жизнь, полная глубоких человеческих переживаний, и стала объектом художественного исследования для Константина Воробьёва.

В «Дневнике» К. Воробьёва есть запись: 600 военнопленных срывали бугор и строили железнодорожную насыпь. Немец-конвоир выдернул морковь и дал Воробьёву, и вокруг него сразу возникла толпа из военнопленных. Через несколько минут Воробьёв ножом на маленькие части разделил морковь, оставив себе часть у корня. «Всем дал, а мне?» – с ненавистью спросил оставшийся. Воробьёв отдал то, что было предназначено ему самому. Пленный всё понял и закричал: «Не надо мне». «В первый раз в плену я заплакал почему-то и разделил с этим пленным грязный кусочек морковки» (