История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции - стр. 124
«В прозе Исаковского виден не только поэт, – писала Н. Котовчихина, – поведавший читателю о своих творческих муках, о самом процессе осмыслении творчества, о своём понимании сущности художественного творчества, но и лирик, умеющий и в стихах, и в прозе говорить просто и вместе с тем поэтично, по-народному ёмко и образно» (Русская литература. 1985. № 4. С. 101).
Исаковский М.В. Собр. соч.: В 5 т. М., 1981—1982.
Воспоминания о М. Исаковском. М., 1986.
Борис Константинович Зайцев
(10 февраля (29 января) 1881 – 28 января 1972)
«Универсализм, эрудиция, отзывчивость Бориса Константиновича Зайцева, широкий круг знакомств в литературном мире (он встречался едва ли не со всеми крупными русскими литераторами начала ХХ в.), необычайно долгий период его творческой активности, продолжавшийся семь десятилетий, а также прекрасная память и дар мемуариста – всё это определяет высокую значимость зайцевского наследия для постижения историко-культурных достижений как в России, так и в Европе. Зайцев фиксировал, осмыслял и оценивал взаимодействие различных культурных потоков начала и середины ХХ столетия и сам являлся организатором и участником многих культурных инициатив. Счастливое сочетание чуткости художника и трезвого аналитического дара дало ему возможность объективно оценивать исторические явления и процессы, способность видеть их глубинный смысл и перспективу», – писал А.М. Любомудров в предисловии к книге «Дневник писателя Б.К. Зайцева: Диалог времен, культур и традиций» (М., 2009. С. 5).
В 60-х годах прошлого века Олег Михайлов, друг автора этой книги, выдающийся знаток русской литературной эмиграции, много сделавший для её популяризации в Советской Росиии, много раз рассказывал о полученных им из Парижа письмах, в которых Борис Зайцев высказывал умные и тонкие замечания о своих современниках-эмигрантах. В то время вся образованная часть молодёжи увлекалась творчеством Владимира Набокова, передавали друг другу его книги, постоянно вели о нём разговоры. Но вдруг Олег Михайлов показал мне письмо Б. Зайцева о Набокове, и восторг наш постепенно стал угасать. Вот это письмо:
«Дорогой Олег Николаевич, – писал Б. Зайцев 29 июня 1964 года, – насчёт Набокова скажу вам так: человек весьма одарённый, но внутренне бесплодный. «Других берегов» я не читал, но знаю его ещё по Берлину 20-х гг., когда был он тоненьким изящным юношей. Тогда псевдоним его был: Сирин. Думаю, что в нём были барски-вырожденческие черты. Один из ранних его романов «Защита Лужина» (о шахматисте) мне очень нравился. Но болезненное и неестественное и там заметно – и чем дальше, тем больше проявлялось. Он имел успех в эмиграции, даже немалый. И странная вещь: происходя из родовитой дворянской семьи, нравился больше всего евреям – думаю, из-за некоего духа тления и разложения, которые сидели в натуре его. Это соединялось с огромной виртуозностью.
В своё время мы с Алдановым собирали ему деньги на отъезд в Америку. Он и отъехал. Материально процвёл там. Приезжал он и сюда, уже «Набоковым», а не «Сириным». В Nouvelle Litteraire (или Figaro Litteraire, точно не помню) было интервью с ним. Говорил он чушь потрясающую, а в растолстевшем этом «буржуе» никак уже нельзя было узнать приятного худенького Сирина.
У Данте сказано: