История одного детства - стр. 17
Как-то после ужина матушке доложили, что Васька просит дозволения переговорить с ней. Догадываясь, в чем дело, она приказала позвать старосту Тимофея. Матушка не принимала никаких решений в хозяйственных делах без его совета. Тимофей служил ей верой и правдой, а уважение и почет, которые она ему оказывала, заставляли его стараться еще больше.
– Что скажешь? – сурово обратилась матушка к Ваське. Тот объяснил ей, что теперь он решил уже окончательно не брать земли.
– Да ведь ты еще на днях сам просил меня отрезать тебе кусок земли у полянки. Я не могу каждый день менять распоряжений только из-за того, что ты сума переметная. Я уже приказала Тимофею отпустить тебе лесу на постройку – забирай жену: мне она не нужна. Устроитесь и будете хозяйничать, как остальные… А не хочешь идти по сельскому хозяйству – на оброк переведу. В последний раз выбирай, что хочешь.
Василий со слезами на глазах бросился перед матушкой на колени, умоляя выслушать его.
– Не могу, видит Бог, не могу, сударыня, ни с землею орудовать, ни оброк вам выплачивать. Ведь когда я простым деревенским парнем был, я косил и пахал, все делал, от земли не отлынивал. Покойный барин приказал по музыке идти. По музыке пошел, ведь этому же нынче тринадцать годов, как я от земли оторвался… Как же мне к ней теперь приспособиться? Тоже и насчет музыки. Два с половиной года обучался; но ведь я же от сохи попал в княжеский оркестр, значит, пока обломался, пока что – время-то и прошло. Разбирать-то ноты я научился, да ведь если в оркестр проситься, в какой-нибудь город, так, сказывают, читка нот безо всякой запинки требуется, быстрота, легкость игры… Куда же мне? Ведь у покойного барина я в музыке дальше не пошел – они ведь приказывали мне других обучать или играть то, что я знаю. Разве я виноват, что барин не дозволяли мне дольше учиться? Может, о ту пору я из-за этого по ночам слезы кулаками утирал. А пикнуть, поперечить не посмел. Как же я выплачу вам оброк своей скрипкой? Матушка! Будьте благодетельницей, позвольте мне с женой остаться при вашей милости. Мы – как перед Богом – заслужим вам.
– Ты с ума сошел! – крикнула матушка. – Да что же ты собираешься – наигрывать мне «По улице мостовой», когда я с поля возвращаюсь? Если ты и сам находишь, что у князя по музыке настолько не научился, чтоб ею хлеб зарабатывать, так ты просто лентяй и болван! Два с половиной года от тебя не было никакой прибыли в хозяйстве, два с половиной года ушло на твое дурацкое ученье, а теперь, извольте радоваться, из этого ничего не вышло. Тренькать-то «Ванька Таньку полюбил» ты мог и без ученья, принося пользу хозяйству. Вот что: на оброк я тебя не пущу – все равно никаких денег от тебя не дождешься. Но знай, и даром я тебя с женой хлебом кормить не буду. Ты у меня научишься крестьянской работе. Будешь у меня пахать и молотить. А теперь – ступай!
Когда за Васькой закрылась дверь, матушка обратилась к старосте.
– Ну, что ты скажешь? – спросила она его.
– Да что же, матушка-барыня… Не извольте гневаться. Ведь толку-то от евойной работы не будет… к земле ему не приноровиться. Воля ваша, только я с ним из силушки выбился. Вечор вы приказали за огородом лужок скосить – я его с Петроком и поставил. Так во как Петрок его выправлял, во как бился с ним… Да ежели он как есть человек никчемный, так что же с им поделаешь? И потом же, барыня-матушка, ежели от вашей милости какое взыскание за мои недоглядки – дескать, как я смел за тем недоглядеть да за этим – так когда уж мне с им, с Васькой, значит, вожжаться. Окажите божескую милость, ослобоните от Васьки, чтобы, значит, его прочь с моих рук… Потому что – как перед Богом – свободного времечка нету…