История Мелинды Джонс. Шрамы прошлого - стр. 45
– Боже святый, ты что, тоже паровозишь?! – воскликнул Тэрон, увидев, как Мелинда прикуривает от «Зиппо».
– А что здесь такого? – невозмутимо ответила она, выпустив изо рта облачко серого дыма.
– Ничего, если не считать того факта, что это отвратительно.
– Прошу лишь об одном, – подал голос Аллан, и в его тоне проскользнуло что-то, напоминающее мольбу, – не начинай свои лекции о том, какая это мерзкая привычка. Иначе я сойду с ума.
– По крайней мере, я пытаюсь донести, что порой ты накуриваешься так, что от тебя воняет жженой травой и мочой одновременно. На мой взгляд, даже одни эти слова служат неплохой мотивацией, чтобы отказаться от этого дерьма.
На лбу у Аллана пролегла глубокая морщинка.
– Ну уж не надо. Все не так плохо.
– Все очень плохо, Аллан, – закинув ногу на ногу, проговорил Тэрон. – Ты куришь уже сто чертовых лет! Думаешь, от тебя пахнет розами?
– Мне приятно, что ты заботишься о моем запахе, дружище. – Аллан наградил друга обворожительной «клыкастой» улыбкой, после чего поднес тлеющую сигарету к губам. – Но как-нибудь без тебя разберусь, ладно?
Форбс вскинул руки в капитулирующем жесте.
– Да пожалуйста! Пускай эта вонь будет сопровождать тебя хоть еще три века.
– И чем же обусловлена твоя ненависть к сигаретам? – неожиданно поинтересовалась Мелинда, обратив на себя внимание друзей.
В ожидании ответа Аллан покосился на друга. По его напряженному лицу Мелинда поняла, что, скорее всего, затронула деликатную тему. Тэрон криво улыбнулся и потупил взгляд в сложенные на коленях руки.
– Когда мне было четырнадцать, – вдумчиво начал он, – я с интересом наблюдал, как мой важный опекун щеголяет по дому с папиросой, пускает клубы дыма и безбожно прованивает наше жилище. Воображая, будто курево добавляет дядьке величие, мой детский интерес вкусить запретный плод оказался сильнее здравого смысла. Я прекрасно понимал, что сделает со мной злобный ублюдок, если узнает об этой шалости, однако не струсил, уловил подходящий момент и стащил у него папиросу. – На секунду Тэрон задумался, словно заново переживая далекое воспоминание. – Жалкая смятая папироска и спичечный коробок валялись в моем тайнике неделю, прежде чем я осмелился использовать их по назначению. В один из дней, сразу после ужина, я удрал к себе в спальню, достал из тайника все необходимое, открыл окно и закурил. Хоть убейте – не помню, что именно я почувствовал, когда горький дым попал ко мне в рот и спустился в легкие. Наверное, это воспоминание вытиснилось другим, случившимся через секунду: ни с того ни с сего дверь распахнулась, и в комнату вломился Натаниэль. Он подлетел к окну так быстро, что я и глазом не успел моргнуть. Дядя выбил из моей руки папиросу и с размаху отвесил затрещину. Будучи четырнадцатилетним мальчонкой, его физическая сила казалась мне просто разрушительной. Одним ударом он расквасил мне рожу, после чего схватил за шкирку и потащил в коридор. Я едва не наложил в штаны, когда Натаниэль приволок меня в кабинет, приказал сесть на стул и кинул на стол забитый до отказа портсигар. Дядя сказал, что не уйдет, пока не скурю все папиросы. Я был так напуган, что разревелся, как сопливая девчонка, за что дядя повторно треснул мне по морде. – С губ Форбса сорвался тихий смешок. – Где-то после третьей папиросы у меня сильно закружилась голова, но на мои жалобы ему было по барабану. Он заявил, что только так я смогу усвоить урок: табакокурение – не занятие для мальчишек вроде меня, маленького гада. Примерно на восьмой папиросе я стал выблевывать на ковер свой ужин и все в таком роде. – Он махнул рукой. – Факт в том, что ужасное послевкусие во рту и ядовитый табачный смрад так крепко засели в моей памяти, что я больше никогда и не помышлял взять в зубы сигарету. Моему горе-родственнику нет оправданий за жестокость, однако я благодарен за вовремя отбитую тягу к мерзкой привычке.