Историмор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте - стр. 34
У корейцев, напротив, единственные памятные знаки на территории России оказались связанными с ареалами их исхода[77].
К немцам и корейцам по времени пробуждения материальной памяти об общенародной трагедии примыкают также вайнахи, корейцы и калмыки: в 1992 году появились первые памятники в Грозном и Элисте, затем, в 1996 году, в Элисте появился впечатляющий монумент работы Эрнста Неизвестного, в 1997 году – во Владивостоке и в Магасе, при этом в Ингушетии открылся не просто мемориал, но и первый на постсоветском пространстве музей, посвященный репрессированному народу.
У остальных депортированных народов Кавказа и Крыма, судя по данным, которыми мы располагаем, это пробуждение наступило лишь в 2000-е годы, причем огромную роль при этом сыграли соответствующие 60-летние юбилеи, пришедшиеся на 2004–2005 гг.
В музеефикации депортационной темы дальше всего продвинулись Ингушетия и Кабардино-Балкария. Мемориал в Назрани с самого начала являлся музеем, а мемориал депортированных балкарцев в Нальчике имеет неплохие предпосылки для того, чтобы им стать. Специальная выставка была приготовлена и в Симферополе, но не закрепилась в основной экспозиции и осела в запасниках.
Интересным новым «трендом» на Северном Кавказе стал всплеск любви к увековечению памяти… Никиты Хрущева. В Нальчике, Грозном и др. городах собирались присвоить его имя одной из новых улиц или площадей, а в Грозном и Магасе (новой столице Ингушетии) открыть ему памятники, а бывший президент Ингушетии Зязиков взял да и присвоил Никите Сергеевичу высший в республике орден «За заслуги» (посмертно).
За этим «трендом» кроется наивно-поверхностное и исторически нерелевантное представление о роли начальства в истории. Н.С. Хрущев был такой же точно послушный проводник сталинской репрессивной политики, как и все другие члены Политбюро, однако после смерти вождя он счел целесообразным начать публичные разоблачения этой политики. На этом основании лично ему приписываются совершенно не принадлежащие ему заслуги в восстановлении исторической справедливости в отношении прав и свобод репрессированных народов, что в конечном итоге привело к их реабилитации и возвращению на родину.
В то же время симптоматичным и характерным является почти полное устранение федерального центра в каком бы то ни было участии в этом процессе. Единственная в Москве экспозиция, специально расказывающая о депортациях, находится в Сахаровском центре – региональной общественной и самоуправляющейся организации. Логично было бы ожидать увидеть ее и в обновленном московском «Музее ГУЛАГа».
В то же время региональные центры власти, как правило, охотно идут навстречу соответствующим пожеланиям и нередко даже сами их инициируют, причем это касается не только «титульных» для депортированных народов регионов (таких как Карачаево-Черкесия, Кабардино-Балкария, Ингушетия и, особенно, Калмыкия), но и регионов, куда их депортировали (прежде всего – уральских областей). С этим статусом соизмерим и тот, что был в свое время завоеван (буквально!) крымскими татарами в Крымской Республике в составе Украины.
Гораздо труднее приходится корейцам, немцам, финнам и, по-видимому, полякам и туркам-месхетин- цам, не имеющим своей «титульной» государственности в составе Российской Федерации и действующим в рамках своих культурных автономий и исторических инициатив. Это приводит, в частности, к тому, что некоторые из этих инициатив реализуются вне России, в частности, на территории суверенно-титульных Германии и Польши, а возможно и Финляндии, Южной Кореи и Турции