Истории земли Донецкой. От курганов до терриконов - стр. 50

– Ишь ты, – обрадовался Степан. – Значит, таки дошла наша челобитная! До самого царя нашего батюшки дошла. Услышал нас государь, смилостивился, раз направил сюда государственного человека.

С этими словами Степан бухнулся перед Фролом на колени и запричитал:

– Да раз такое дело, я тебя, господин хороший, до наших старцев на себе понесу. Надо будет – в телегу, как последняя скотина, впрягусь, а доставлю.

– Не нужно в телегу. – Поев, Фрол почувствовал себя гораздо лучше. – Показывай дорогу до вашей пустыни. Далеко ли идти?

Монахи взяли Фрола с обеих сторон под руки, и они двинулись вдоль реки к белеющему над берегом меловому утесу. Оглянувшись на свое ночное пристанище, Фрол не удержался и спросил:

– Ну, отшельником жить в пещере – это мне понятно. Токмо, зачем сразу в гроб ложиться?

– Так оно так сподручней, – хмыкнул в ответ молчавший до этого Евтихей. – Ночью в ящике теплее, чем на камне, хоть он и из мела. А ежели ненароком помрешь – так вот он я, Господи, принимай душу грешную в полной готовности и в соответствии с обрядом.

Его напарник от возмущения даже поперхнулся. Бросив Фрола, он отвесил Евтихею подзатыльник и начал креститься, как будто увидел перед собой черта.

– Гореть тебе в геенне огненной, Евтихей. Язык твой черный приведет тебя в преисподнюю и не будет тебе прощения, и не увидишь ты кущей райских, и не познаешь радостей праведника земного.

Может быть, Фрол узнал бы еще больше о будущем грешной души Евтихея, не окажись они вскоре у подножия скалы. Меловой утес возвышался над рекой так, что казался огромным белым парусом – кажись, еще один сильный порыв ветра и оторвется эта белоснежная глыба от земли, и поплывет сначала над водной гладью Донца, а потом над полями-дубравами бескрайних степных просторов.

Глядя вверх, у Фрола закружилась голова и начала ныть рана под повязкой.

– Саженей[59] тридцать будет? – спросил он у провожатых, прислонившись к дереву, чтобы не упасть.

– Что ты, парень! – с хвастливыми нотками в голосе ответил ему Степан. – Почитай, сажён пятьдесят, а то и поболе. Никто ж шагами не мерял, а летать не приучены.

Слушая их разговор, Евтихей повернулся к Донцу и, приложив ладони ко рту, громко крикнул: «Эге-ге-гей!!!»

Звонкое эхо, как будто оттолкнувшись от меловой скалы, понеслось над спокойными водами Донца, то поднимаясь к голубой синеве неба, то опускаясь к изумрудной глади реки. Потревоженные криком, из прибрежных зарослей камыша поднялись ввысь и закружили над рекой стаи птиц, какая-то мелкая живность зашуршала в соседних зарослях, пытаясь укрыться от беспокойных соседей.

– Ты почто, тля болотная, озоруешь? Хош беду басурманскую накликать?

Голос раздавался откуда-то сверху. Присмотревшись, Фрол разглядел на поверхности меловой скалы черные точки окошек. Они были такими маленькими, что больше напоминали бойницы в крепости, чем окна.

– А кто это тама свое зевало раскрыл? – тут же ответил невидимому обидчику Евтихей. – Ты, чтоль, Пронка?

В ответ из окошка высунулась рука с глиняным горшком и на голову Евтихея потекли вонючие помои.

К удивлению Фрола, парень не обиделся, а весело рассмеялся, стряхнул с головы что-то липкое и погрозил кулаком в сторону утеса.

– Будя озорничать, – незлобиво произнёс Степан. – Поторопимся. Отец Иона, поди, заждался.