Истории Хельги - стр. 13
Кай все еще спал, когда я осторожно подошла к его комнате, минуя скрипучие половицы, и приоткрыла дверь, чтобы посмотреть, все ли в порядке. Толпа, идущая по направлению к площади, – вот все, о чем я могла думать. Мы теряем время и, если выйдем даже за восемь часов до полуночи, все равно не успеем. Очередь будет необъятная, а попытаемся протиснуться вперед – и нас просто раздавят. Но будить его так не хотелось. Он все еще не оправился от болезни, и хрипы из его груди распространялись по маленькой комнате зловещим шепотом, отлетали от стен и устремлялись на меня, и вместо хрипов я слышала обвинения. Ну что я за мать, если не могу купить эти чертовы лекарства и вылечить его легкие? Что я за мать, если потащу его на эту проклятую ярмарку? А внутренний голос ехидно отвечал: «Лекарства ты не можешь купить потому, что вся в кредитах, и правильно, ведь кто теперь не в кредитах? Если у тебя нет кредита, тебя и на работу-то не возьмут. А на ярмарку ты его потащишь потому, что боишься оставить одного».
Кай проснулся. Повернулся сначала на спину, потом сразу же на левый бок, на спине он долго лежать не мог – задыхался. Прокашлялся и уставился на меня сонным мутным взглядом.
– Привет, мам.
– Там люди уже идут на ярмарку. Но мне не нравятся твои хрипы. Может, останешься?
– Нет, я пойду с тобой.
Он приподнялся на локте, протянул худую руку и взял очки со старенькой прикроватной тумбочки. Надев очки, он поднялся и начал заправлять кровать.
– Еще так рано, а они уже идут? В прошлом году выходили намного позже, а в следующем, наверное, будут за день или два выдвигаться. Нам тоже нужно поторопиться.
Я стояла и смотрела на худенькое тельце: восемь лет, а кажется, будто ему и шести нет, совсем не растет и часто болеет. Глянула на тумбочку, и сердце мое трусливо сжалось.
– Кай, я же просила не приносить больше книги сюда. А если обыск? Ты подумал, что с нами будет? Хорошо, если ограничатся штрафом, а если нет? Тебя уже ловили с книгами, помнишь, что было? В следующий раз за тебя некому будет заступиться и взять вину на себя.
Он посмотрел на книги, взял одну в руки, нежно поглаживая по корешку. Ветхий переплет, казалось, вот-вот рассыплется на наших глазах.
– Я помню, что он взял вину на себя. Но ведь именно он просил меня сохранить их.
Мне было жаль лишать его книг, он и так лишен практически всего, как и я, как и многие. Но книги – это опасно.
– Я хорошо их спрячу.
– Кай, нет! Нельзя.
– Я закопаю их во дворе, сделаю это ночью, а сейчас просто спрячу под одеждой и пойду с ними на ярмарку, они не будут там обыскивать каждого. Там ведь толпа, и всем друг на друга плевать.
Я вздохнула и потерла ладонью потный лоб. Как сказать, что нельзя? Как сказать сыну, что он не может оставить то единственное, что приносит ему радость в этой убогой квартире, кредит за которую придется выплачивать не только мне, но и ему, когда повзрослеет. Часами он пялится в единственное окно, пока я сутками подыхаю на работе. А сейчас глядит на меня спокойно и грустно.
– Что там у тебя? – спросила я еле слышно.
Кай показал мне названия книг, и я пришла в ужас. Одно дело, если найдут дурацкую детскую сказку, сочиненную современной певичкой или теледивой, совсем другое, если найдут книги из прошлого, будь то антиутопия о запрете книг и повальном отупении человечества или истории о пропасти между бедными и богатыми, ведь теперь нет никакой пропасти, мы все одинаковые – так говорят наши правители, а они не могут быть неправыми. И если правители говорят, что книги из прошлого – это опасно, значит, так и есть.