Источник - стр. 10
– Ты зря смеёшься, так и было…!
– Не обижайся, я же просто так….
– Всё у тебя просто, – резко оборвал Игорь. – Он, между прочим, свою жизнь людям подарил, святой был человек, не говоря уже о том, что был нашим дедом.
– Извини Игорь!
– Передо мной не извиняйся, за Аксёна обидно…
Мальчишки надолго замолчали.
Потом пошли собирать в стадо разбредающихся коров.
Потом, видя, что Игорь по-прежнему сердится, Витя первый сделал шаг к примирению:
– Не сердись Игорь, извини! Расскажи, что было дальше.
Игорь помолчал ещё несколько минут и тихо ответил:
– Я, Витя, не сержусь, но ты должен понимать…, – он махнул рукой и замолчал ещё на минуту. Затем, видимо, преодолев себя продолжил:
– А рассказывать, в общем-то, и нечего. История закончилась. Разве что то, как он умер…
Игорь вопросительно посмотрел на друга. Витя утвердительно чуть кивнул головой.
– Ну, тогда слушай:
Нужно сказать, что наш далёкий предок был очень крепок и подвижен. Всю свою жизнь был в движении. Говорят, что он даже не ходил, а бегал лёгкой трусцой. Обычный ритм жизни ему не годился. Да и не был он обычным никогда, даже до этой истории с источником. С другой стороны, разве поручит Бог обычному человеку хоть что-то? – Конечно, нет. В лучшем случае посмотрит, улыбнётся и отвернётся от него.
С Аксёном всё было не так.
Бог его хранил.
Сам подумай, легко ли было в одиночку в прошлом веке носить подати в Иерусалим. Шансы добраться были не велики. Разбойники всех мастей так и кишели на дорогах, грабили всех подряд.
Он же был словно заговорённый. – Ходил, вернее, бегал, и не жаловался – десятки раз – чудо. Ещё и поэтому его очень уважали все односельчане. Некоторые и побаивались. Были и такие, кто завидовал – ещё бы, ведь он имел дружбу с самим Богом, но становиться ходоком, как и он, совершать паломничество в Иерусалим, разделить все тяготы такого перехода, никто из этих людей не спешил.
Было и ещё одно, за что его следовало уважать и то, что отличало его от других – он всегда улыбался. Улыбка не сходила с его лица, как бы не била его жизнь. – С тех самых пор, как он пришёл в себя после находки креста и первого паломничества в Иерусалим.
Словно что-то нашёл он там – в пути. Будто понял, что нет на свете ничего, из-за чего стоило бы плакать. Словно спалил священным огнём что-то в себе – то, что вызывает жалость и неуверенность, то, что заставляет быть слабым.
Спалил, и плакать стало не о чём.
Так и жил наш прапрадед Аксён, всеми почитаем и уважаем, но на некой дистанции, которую установил вовсе не он.
Жил и улыбался – улыбался всю жизнь.
Улыбался, я уверен, даже тогда, когда было невыносимо одиноко на далёкой чужбине.
Улыбался, как говорят, когда остался один и схоронил жену.
Бегал своей лёгкой трусцой в Иерусалим и обратно.
Бегал на речку, бегал к соседям по делам, бегал в лес.
Всё время бегом, улыбаясь – торопился жить, радуясь этой жизни, не желая видеть её грязь, мрак и неприятности, стараясь успеть в этой жизни, как можно больше.
Уже давно была похоронена жена, недавно похоронены его дети, его внуки давно перевалили за зрелый возраст, а ему всё было нипочём.
Ему шёл сто шестой год и, хотя он выглядел очень старым, подвижность свою не потерял. Перемещался всё также трусцой с неизменной улыбкой на губах.
Что это – старческий маразм или неведомое нам знание? – Почему он улыбался всегда? – Ведь не бывает так, что всё и всегда хорошо? Невозможно всегда и всему улыбаться, что за тайну унёс с собой наш дед? – Неизвестно….