Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия - стр. 43

И взяли хлопчика под ручки белые, в камерку тесную да мрачную на месяцев восемь и закатали.

Что-то в этом деле взяло меня за живое: воровать так вместе, а сидеть так один Виталий Петрович? Жалеть я его не жалела: во-первых, жалость не профессиональное чувство. Во-вторых, перед законом он таки виноват. А в третьих взыграла профессиональная жилка: раз против меня вся милицейско-прокурорская рать, я, что, ничего не могу? И пусть они на правах свидетеля Марью Васильевну в деле поначалу держали, пусть за Петровича друзья да приятели-депутатики и не думали заступаться. Даже характеристику заслуженную и то не давали, то с опозданием на два дня в суд принесли, когда санкция на арест была судом пролонгирована. Да, крепко мужику не повезло. Но больше всего меня задела наглость Марии Васильевны: обещанная ментами милость быть свидетелем в случае полной сдачи своего патрона грела ей душу. И распустила бабёнка свой язычок. А как же! Ей заранее простили и грешки в виде обналички, и то, что она сотрудникам только часть зарплаты выдавала, присваивая от каждого трудяги себе по жадности своей, и т. д. и т. д. Сядет, расставит по-хозяйски в следственной комнате ноженьки мощные, ротик откроет, и грязь полилась!

Я, наверно ставки (очные ставки. Следственное действие, призванное устранить противоречия в показаниях) две выдержала, а потом начала придавливать бабу: скажите то, да объясните мне сё. Мне даже нравиться начало, как женщина эта учила меня, неразумную, азам своей хитрости.

Следователь (кстати, следователя мы поменяли). Пришлось к прокурору региона мотнуться. Ой, это отдельная история! Не утерплю, расскажу.

К прокурору поехали массой: три депутата, директор театра, зав. отделом культуры, и я, где-то там, в конце шлейфа свиты. Микроавтобус был знатный, считай, Мерседес, депутаты держались нагло: а как же, они хозяева жизни. В автобусе говорили о пустяках, директор театра публику веселил знакомством с Киркоровым да Машей Варум. Так и доехали в Севастополь.

Прокурор принял нас быстро. Ввалились к нему в кабинет, расселись за длинным столом, депутаты важно подали свою значимость. Слова депутатского хора полились привычной струей. Им не нравилось только одно: цепкий глаз прокурора смотрел на них как-то так непривычно. Как будто тот определял, кому в какой камере место найти. Но форс не теряли, за Петровича заступались, заслуги его вспоминали. Старались.

Прокурор тоже старался, вежливо слушал, потом вдруг словесный понос депутатов прервался вопросом его: а кто из вас адвокат?

Я привстала со стула. Он кивнул и тихо: адвоката прошу остаться, остальным – до свидания.

С депутатов и свиты как-то сразу весь шарм пооблез, тихо потянулись на выход.

Наш чисто профессиональный разговор длился минут эдак пять, но нам поменяли следователя и убрали, извините, отстранили прокурора от надзора за следствием. Дело вышестоящая прокуратура взяла в свои руки.

На этом деле повезло только вновь назначенному следователю: за время командировки в Евпаторию он получил квартиру и очередные погоны, а в дальнейшем и серьёзное продвижение по службе.

Итак, вернёмся к очной ставке между Петровичем и главным бухгалтером Марьей Васильевной.

Следователь (уже новый, назаченный «сверху») то тихо поддакивал пани главбуху, то черкал на длинных страницах свои замечания по данному делу. То с интересом, от удовольствия только что ножками не дрыгал, смотрел на наши с Марией Васильевной стычки.