Исповедь свекрови, или Урок Парацельса - стр. 9
С обедом она справилась быстро, супчик на вид получился весьма симпатичный. Хотя здесь, на свежем воздухе, любая еда выглядит аппетитной, даже самая никаковская. И чай на ключевой воде очень вкусный. Что ни возьми, все идет на ура вприкуску со свежим воздухом. И даже плебейский бутерброд с луком и килечкой, да под обязательные сто граммов… Хорошо, что она к Прокоповичам в этот выходной таки выбралась! Жизнь-то, кажется, налаживается. Вон уже и Коля идет… Сейчас обедать будем. Ура.
– Здравствуй, Сашенька, здравствуй, милая… Молодец, что приехала. Ты с внуком?
– Привет, Коль. Нет, я нынче одна. Баню топить будем?
– А то. Будет тебе и баня, и пиво, и какао с чаем. А тебя, смотрю, Катя тоже к делу приспособила, обед варить заставила?
– Да что там варить, Коль… Все готово уже. Вон и Катя идет…
Обедать сели на кухне. Катька извлекла из холодильника запотевшую бутылку водки, торжественно плюхнула на стол. Александра поморщилась, а Коля потер ладони, издав радостный сухой шорох. Налили по чуть-чуть, молча выпили. Так же молча начали орудовать ложками, утоляя первый голод. А о чем говорить – все свои… Помолчать тоже бывает хорошо. Не надо мешать голодному организму с благодарностью принимать в себя горячее варево. Вон как щеки у Катьки раскраснелись, а у Коли глаза заблестели. Совесть в ней всхлипнула было горестно – ты ж на диете сидишь! – но тут же и умолкла, размякнув от вида пухлого куриного крылышка. Да и то – что страшного случится от одного куриного крылышка? И хрустящей корочки хлебца? И от одной Катькиной котлетки? Нет, от двух котлеток… Да ладно, от трех…
И вдруг порвал уютное раблезианство резкий утробный звук – старый холодильник задребезжал, включившись, затрясся, как в лихорадке. Катька вздрогнула, уронив ложку на пол:
– Фу ты, зараза… Как затрясется, я всем организмом пугаюсь! Коль, когда мы на дачу новый холодильник наконец купим?
– Нет… Не хочу новый, пусть этот останется. Я от него в ностальгию впадаю, он мне юность напоминает.
– Ну уж… – недовольно пробурчала Катька, наклоняясь за ложкой. – Ты как скажешь, Коль, ей-богу… Где холодильник и где твоя юность…
– А что? Помнишь, как мы под это дребезжание на кухне сидели, «Архипелаг ГУЛАГ» читали? Как на той кухне мои студенческие друзья собирались, тещины пироги ели, водку пили… Холодильник заурчит, зайдется в падучей, а мы дружно вздрагиваем! Хорошо ведь было, девчонки, помните? На фоне этого урчания-то? Неужели забыли? А как мы спорили! Как сойдемся с твоим Гришкой, Сань… Светлая ему память, умный и добрый был мужик…
– Спасибо тебе, Коль.
– Да за что?
– Что Гришу добрым словом вспомнил.
– Да ну тебя… Я его и не забывал никогда. Нет, как мы жили, девчонки, а? Интересно ведь жить было! Когда все вопреки! По телевизору одно таддычат, а мы – другое, мы – «Архипелаг ГУЛАГ» с «Одним днем Ивана Денисовича»… А ты, Сань, помнишь, как «Мастера и Маргариту» тайком читала, бледную перепечатку на папиросной бумаге, неужели забыла? Тогда почему-то и Булгакова запрещали, во дураки… Нет, помнишь, Сань?
– Помню, Коль. Конечно, я все помню.
– Ну, понеслось… – тихо, со вздохом произнесла Катька, обведя их лица тоскливым взором. – Читатели, блин, революционэры… Клара Цеткин с этим, как бишь его…
– С Карлом Либкнехтом, – опершись о край стола, чуть приподнялся на стуле Коля, важно наклонив голову вниз и блеснув проплешиной, будто и был этим самым Карлом Либкнехтом. Смешно получилось, да.