Исповедь изгоя - стр. 31
Профессорша категорически отказалась. Больше ее никто никуда не вызывал. Несколько позже она узнала, что объяснительные записки в горком написали две женщины, которые были членами государственной комиссии. Это, скорее всего, и спасло ее от неминуемого изгнания из вуза. Еще через три года она узнала, что некогда ее подопечный, получивший двойку по немецкому, после окончания Академии общественных наук при ЦК КПСС, стал кандидатом философских наук. Через полгода его избрали первым секретарем районного комитета партии одного из районов города. У Кусковой после этого появилась очень стойкая аллергия на чиновников, которые носили партийный билет и были «остепененные».
Встречу Нового года влюбленные чуть ли не проспали. За разговорами они не заметили, как быстро пробежало время. До боя кремлевских курантов остались считанные секунды. Они бросились наполнять свои бокалы шампанским. С последним ударом курантов на Спасской башне Кускова слегка чокнулась с Чурсиным и с улыбкой произнесла:
– Егорушка, я пью за твое счастье и за твои научные успехи в наступившем году… Счастья и здоровья тебе, мой любимый…
Затем она с жадностью осушила игристую жидкость до дна и неожиданно заплакала. Чурсин никак не ожидал такой развязки. Он, как и его любимая, осушив бокал, быстро поставил его на стол и с нечеловеческой силой прижал женщину к себе. Увидев слезы на ее глазах, он с тревогой в голосе спросил:
– Инна, Инночка, что случилось с тобою… Почему ты молчишь? Что у тебя произошло за время моего отсутствия? Говори же…Тебе, очень плохо…
Блондинка на его вопросы и мольбу не реагировала. Она продолжала плакать. Из ее голубых глаз все катились и катились маленькие капельки жидкости, которые медленно растекались по ее красивому лицу и затем исчезали в никуда. Чурсин с недоумением продолжал смотреть на женщину. Он все еще не мог понять, что у нее стряслось. В конце концов его терпение лопнуло. Он быстро подхватил ее на руки и стал кружиться с нею по комнате. Только на его руках Кускова успокоилась. Смахивая руками свои слезы, она тихо прошептала:
– Егорка, мой Егорушка… Партия разлучает нас с тобою… Я ведь никогда не думала, что я еще могу послужить этой организации, которая называется Ке-пе-эс-эс… Партия для себя и для простого народа…
Все то, что рассказала Инна Кускова, Чурсина очень разочаровало, даже рассердило. Он никогда не думал, что его беспартийная любимая может попасть в «партийные лапы». В начале марта ее пригласили в областной комитет партии и предложили место заведующей кафедрой в одной из военных академий в Москве. В какой академии ей предстояло работать, ей не сказали. Одно сказали, что ей предоставят прекрасное жилье, машину и даже дачу. Чиновник, видя некоторое замешательство умной и красивой женщины, дал ей неделю на размышление. Кускова целую неделю не находила себе места. Уезжать из родного города ей не хотелось. Да и ее квартира, как ей представлялось, была нисколько не хуже той, которую ей предлагали. Не было у нее и проблем с деньгами. Свои пятьсот рублей она всегда получала. Довольно часто были и «довески». Она выступала с лекциями в вузах своего города. Отдел народного образования и институт усовершенствования учителей также ее приглашали на семинары и конференции. Довольно часто в ее голове были и другие мысли, почти земные и человеческие. Ей было уже далеко за сорок лет. Она так и ни разу в своей жизни нигде не отдыхала, не была и за границей. В самой Москве была пару раз и то мимоходом. Во время раздумий о смысле своей жизни перед нею очень часто возникал образ историка Егора Чурсина. Особенно он часто витал поздно вечером, когда она приходила с работы и от усталости засыпала на диване. Дойти до кровати у нее не было сил. В наиболее тяжкие минуты одиночества ей не хотелось вспоминать о любимом. Она даже сознательно «выгоняла» его из своей жизни, из своего сердца и своей души. Иногда это получалось, но ненадолго.