Испанский садовник. Древо Иуды - стр. 53
– Хосе мне и правда очень нравится…
– В смысле, ты его любишь, – мягко намекнул профессор.
– Ну да, я люблю его. – Румянец Николаса усилился. – Но домой к нему я пошел из-за Гарсиа.
Галеви хохотнул. Он хорошо знал силу этого краткого проявления насмешки – она, как неожиданный укол кинжала, протыкала покров притворства, который все его сочувствие не смогло проткнуть.
– Гарсиа… Вечно Гарсиа! – презрительно бросил он. – Не верю ни единому слову!
– Не важно, верите вы или нет, – гордо ответил Николас, – потому что это правда.
И снова разговор прервался, причем неожиданно для профессора, почувствовавшего, как под его непроницаемую кожу медленно заползает волна враждебности. Этот наивный и столь непредвиденный отпор оказался крайне невыносимым для человека с его опытом. Он не верил Николасу. В его вселенной, в мире, где он двигался и дышал, нормальности не было места. Жизнь представляла собой душные джунгли, где невидимые силы корчились и извивались в мерзкой черной грязи. Что ж, он уже имел дело с нашкодившими детьми, и ему в конце концов удавалось расколоть их броню. У него был с десяток трюков, один хитрее другого, чтобы завлечь упрямца в ловушку.
Выдержка вернулась к нему. Подкупающе улыбаясь Николасу, он для усиления своего священнодействия завладел его рукой.
– Дитя мое… я огорчен твоим непониманием, я вовсе не мыслил в терминах правды и лжи. Зачем тебе обороняться? Я на твоей стороне. То, что называют злом, не более чем инстинкт, наследие миллиона лет первобытного существования. Может быть, тебя смущают эти громкие слова, так это нам совсем ни к чему. Ты должен понять, что ангелов больше не существует и твой поступок человеку простителен. Опасность заключается в его сокрытии. Как только ты мне в нем признаешься, он превратится в ничто и мы вместе сможем над этим посмеяться.
– Над чем посмеяться? – спросил Николас сквозь зубы.
– Например, над этим, – произнес Галеви, показывая мальчику исписанный листок.
Николас весь напрягся, словно ожидая удара, затем его тело обмякло, и он отвел затуманившийся взгляд.
– Ничего страшного в этом нет, – быстро сказал Галеви, успокаивая его. – Но почему ты не был откровенен, когда писал это? Ты наверняка говорил Хосе гораздо более красивые слова, когда вы были одни… Например, у него дома… Вы были вместе всю ночь…
– Мы ничего не говорили, – отвернувшись, глухо произнес Николас.
– Мое дорогое дитя, – прошептал этот прелат сатаны, приблизив щеку к подушке мальчика, – вы же были там только вдвоем… в темноте…
Николаса пробрал озноб, он смутно ощущал, как из тени на него неудержимо надвигается непонятное, но чудовищное зло, внушая страх и отвращение. В какое темное царство позора и омерзения его ведут? Ему хотелось вскочить с кровати, выбежать из комнаты, скрыться. Но овладевшая им слабость не пускала, заставляя его уступить и вызывая желание просить о пощаде. А впрочем, какая разница? Что мешает ему согласиться, вкусить от отравленного плода, предложенного ему этим человеком? Но тут он услышал властный приказ, исходящий из самой глубины его существа. Непроизвольно сжав кулаки, он с усилием вырвался из чужих рук и непокорно сел на кровати. Он был очень бледен, сердце дико колотилось, однако он храбро смотрел профессору в лицо, будто защищал свою жизнь: