Испанская баллада - стр. 40
– Если я верно тебя понимаю, друг мой Муса, – заметил однажды, выслушав подобный отрывок, дон Родриг, – ты вообще не веруешь в Бога, а веруешь только в кадар[50], судьбу.
– Бог и есть судьба, – ответил Муса. – Это итог познаний, проистекающий из Великой Книги евреев, как и из Корана.
Он устремил взгляд на одно из речений, украшавших фриз; за ним и Родриг прочитал сии стихи, в которых проповедник Соломон возвещает: «Всему свой час, и время всякому делу под небесами: время родиться и время умирать, время насаждать и время вырывать насаженья, время убивать и время исцелять… время рыданью и время пляске… время любить и время ненавидеть, время войне и время миру. Что пользы творящему в том, над чем он трудится?»[51] Убедившись, что каноник прочел это речение, Муса продолжал:
– А в восемьдесят первой суре Корана, где речь ведется о конце мира, пророк говорит: «То, что я возвещаю, – это только напоминание мирам, тем из вас, кто желает следовать прямым путем. Но вы не пожелаете этого, если этого не пожелает Аллах, Господь миров». Как видишь, мой многочтимый друг, и Соломон, и Мухаммад приходят к тому же выводу: Бог и судьба тождественны, или, выражаясь философски: Бог есть сумма всех случайностей.
Наслушавшись подобных речей, дон Родриг приходил в подавленное настроение и клялся себе, что больше ноги его не будет в кастильо Ибн Эзра. Но уже дня через два он снова сидел на террасе под бередящими душу надписями. Иногда он даже приводил кого-нибудь из учеников, чаще всего молодого Беньямина.
Случалось, на ту круглую террасу являлась и донья Ракель. Под тихий плеск фонтана прислушивалась она к неспешной беседе ученых мужей.
Как-то раз, оттого что присутствие Беньямина напомнило ей историю рабби Ханана бен Рабуа, девушка спросила каноника, известно ли ему что-нибудь о том ученом и о его машине для измерения времени. В памяти Ракели прочно засел рассказ дона Беньямина о преследованиях, которым подвергся ученый раввин, и о том, как ему пришлось разрушить создание собственных рук, и о том, как его пытали и сожгли. Дону Родригу не хотелось признать, что ученые претерпевали муки из-за своей учености, поэтому он не включил историю рабби Ханана в свою хронику.
– Я осматривал те цистерны во дворце Галиана, – пояснил он, – это самые обыкновенные цистерны. Сомневаюсь, чтобы они когда-то служили для измерения времени. К тому же мне кажется невероятным, что этого рабби Ханана пытали и казнили. В просмотренных мною актах ни слова о том не сказано.
Молодой дон Беньямин, обиженный тем, что каноник не придает веры его рассказу, возразил пылко, хоть и почтительно:
– Но во всяком случае, рабби Ханан был выдающимся ученым, с этим ты и сам согласишься, многочтимый дон Родриг. Он не только создал отменную астролябию, он также перевел труды Галена[52] на арабский и латинский языки и таким образом донес до нас медицинские познания древних греков и римлян.
Дон Родриг ничего не возразил, вместо того он стал рассказывать о великих целителях первых веков христианства. К примеру, святые бессребреники Косма и Дамиан (кстати, арабского роду и племени) врачевали больных не менее искусно, чем Гален. Недоброжелатели донесли на них, что они христиане. Братьев приговорили к смерти и бросили в море, но ангелы Божии спасли их. Их бросили в огонь, но и в огне они остались невредимы. Их хотели побить камнями, но брошенные камни обратились вспять и побили извергов. И даже после смерти братья совершали чудесные исцеления. Так, некий человек много лет страдал от незаживающей язвы на бедре. Он помолился пред образом братьев-целителей, затем погрузился в глубокий сон. И приснилось ему, что святые отрезали больную ногу и приставили ему ногу мертвого араба. В самом деле, когда он проснулся, у него была новая, здоровая нога; отыскали и мертвого араба, чью ногу святые пришили больному.