Испанская баллада - стр. 27
Юные рыцари с особой гордостью говорили о толедских церквях. Ракель с робким любопытством разглядывала тяжелые постройки, напоминавшие крепости. Она пыталась представить себе, до чего же благородными и красивыми выглядели эти здания сто лет назад, когда они еще были мечетями, когда их окружали деревья, фонтаны, аркады, мусульманские училищные дома. Теперь все так голо и мрачно!
Во дворе церкви Святой Леокадии она увидела фонтан, окаймленный искусно обточенными камнями, на которых была высечена арабская надпись. Ракель, чрезвычайно гордившаяся тем, что умеет разбирать старинные куфические письмена, стала водить пальцем по полустершимся каменным буквам. Наконец она прочитала: «Во имя всемилостивого, всемилосердного Бога. Халиф Абдуррахман, победитель – да продлит Аллах его дни, – повелел соорудить сей фонтан в мечети города Толейтолы[34] – да сохранит Аллах сей город – в семнадцатую неделю 323 года»[35]. Выходит, с тех пор минуло двести пятьдесят лет.
– Давненько это было, – сказал дон Эстебан Ильян, в тот день сопровождавший ее, и ухмыльнулся.
Молодые рыцари не раз предлагали ей зайти внутрь церкви и осмотреть убранство. Обитатели Севильи много говорили об этих «церквах», о мерзостных кумирнях, в какие превратились под владычеством северных варваров прекрасные когда-то мечети. Ракель была бы не прочь осмотреться в такой церкви, и все же ее одолевала робость, и девушка всякий раз находила предлог для отказа. В конце концов она преодолела нерешительность и в сопровождении дона Гарсерана и дона Эстебана вступила под своды церкви Святого Мартина.
Свечи мерцали в полумраке. Из кадил курился ладан. А вот и они, те самые, которых она одновременно и хотела, и страшилась увидеть: изображения, образы идолов, в исламе находившиеся под запретом. Предположим, западные мусульмане довольно-таки свободно толковали то или иное предписание пророка, пили вино, разрешали женщинам не закрывать лиц, но притом они свято соблюдали запрет, провозглашенный пророком: не изображай Аллаха, не изображай живых существ, будь то люди или животные. Самое большее, что дозволялось искусству, – наметить форму растения или плода. А тут повсюду стояли люди из камня, люди из дерева. Вдобавок тут можно было увидеть плоских, пестрых людей и животных, написанных на деревянных досках. Значит, вот они какие – идолища, ненавистные Аллаху и пророку!
Разумный человек, от Бога наделенный нравственным чувством, будь он иудей или мусульманин, не может не гнушаться подобными изображениями. Ничего не скажешь, они и впрямь отвратительны, странно застывшие и все-таки живые, неестественные, полумертвые, чем-то напоминающие почти задохшихся рыбин на рынке. Эти варвары дерзнули сравняться с Аллахом, они создали людей по Его образу и подобию – и сами же, глупцы, преклоняют колени перед кусками камня и дерева, ими же обработанными, и кадят им ладан. Но в Судный день Аллах призовет тех, кто сотворил сих истуканов, и спросит, способны ли они вдохнуть в них жизнь, – а если не смогут, Аллах навеки предаст их погибели.
И все же Ракель неотрывно глядела на идолов. Ее поразило сознание того, что такое вообще возможно: сохранить человеческий образ, бренную плоть, выражение лица, мимолетный жест. Выходит, подобное искусство доступно смертному человеку – это наполняло душу Ракели гордостью и ужасом.