Искусство воскрешения - стр. 3

– Бедный Лазарь, смею вас уверить, Учитель, был не только добрым христианином, примерным супругом и ласковым отцом. Он также превыше всего на свете почитал свою матушку, привез ее сюда с юга и приходился ей единственной опорой.

Слова пришлись точно в цель. Человек, уважающий отца и в особенности мать, «царицу и владычицу домашнего очага», – так он проповедовал и писал в брошюрах, – достоин продления дней его на земле. К тому же покойного звать Лазарем. Это ли не божественный знак?

Он приблизился к распростертому на земле телу. Долго смотрел на него. Покойник был одет в пыльную, кислую от пота робу, крепкие, словно подбитые рудничными стойками, штаны и башмаки с двойной подошвой. Кожа на лице, выдубленная солнцем и селитряным ветром, будто повторяла сухой рельеф пампы. Лет сорок – сорок пять, смуглый, низкорослый, волосы жесткие и торчащие – самый обыкновенный работяга, каких он тысячи перевидал в хорошо ему знакомых селитряных лагерях: еще до того, как начать проповедовать благую весть, и задолго до того, как Отец Небесный прибрал его драгоценную матушку, в юности он пару лет отработал на прииске.

Пав на колени рядом с усопшим, Христос из Эльки понял, что смерть наступила не у входа в распивочную, как утверждали друзья, а скорее у выхода. Спиртным разило вовсю. Кто знает, сколько бутылок червивого вина или злой сивухи на техническом спирту, какую гонят некоторые сволочи-лавочники, влили ему в глотку недотепистые шахтеры. Такой уж народ в пампе, что греха таить. Выносливый, всякое повидавший, с сильными почками и огромным, словно дом, сердцем. Он с лихвой заслуживает кратких минут радости, порождаемых таким сомнительным времяпрепровождением, как пьянство. Всевышний знает, что спиртное, а на безрыбье – и английский одеколон помогает шахтерам выносить скуку и преступную сирость этих адских равнин; опьянение притупляет горечь беспощадного угнетения, которому подвергает их ненасытная свора иностранных хозяев.

Христос из Эльки приехал в Дары несколько дней назад. Местные жители выказали себя истинными добрыми самаритянами, особенно женщины – каждый день они угощали обедом или чаем его и двух его апостолов, безработных, обращенных им в истинную веру в порту Тальталь. Босяки-апостолы за месяц так и не выучились креститься, ели за шестерых, смолили папиросы, как смертники, и тайком, полагая, будто он ни о чем не догадывается, с завидной частотой и регулярностью закладывали за воротник.

Он же, памятуя, что должен нести свет в мир, не пил и не курил. Стакана вина за обедом, учил он, вполне довольно. И едва прикасался к еде, ибо среди грехов моих, ведь и я, братья и сестры, не безгрешен, чревоугодие никогда не значилось. Иногда по простой забывчивости он по нескольку дней не вкушал пищи. Скромность отличала его не только в питании: обычно, чтобы не беспокоить приютивших его хозяев, он укладывался спать на грубой деревянной скамье – такая мебель больше другой была в ходу у рабочих – или, как собака, ютился на полу у теплой кирпичной плиты, имевшейся в пампе в каждом доме. Всегда старался отблагодарить хозяев, совершая помазания, даря утешительным словом и парой брошюрок со своими изречениями и здравыми помыслами на благо Человечества. И разумеется, оставлял рецепты снадобий из лекарственных трав от всех недомоганий, это уж всенепременно.