Искусство слышать стук сердца - стр. 9

Мама заказала русские блины с икрой и два бокала шампанского.

– Мы опять что-то празднуем? – спросила я.

– Твое окончание колледжа, дорогая.

Блины оказались пересоленными, а шампанское – чересчур теплым. Мама подозвала официанта.

– Да брось ты, мам, – запротестовала я. – Все вполне приемлемо.

– Сомневаюсь, – возразила она, давая понять, что я ничего не смыслю в подобных вещах. – Это и близко не стояло с «приемлемым».

Она отчитала официанта. Тот, рассыпаясь в извинениях, забрал тарелки и бокалы. Мама говорила спокойно, но каждое ее слово било наотмашь. В детстве эта манера общения меня пугала. Сейчас было просто неприятно выслушивать ее нотации официанту.

– Когда я заказываю блины с икрой, я рассчитываю, что они будут отменного качества, а не «вполне приемлемо». А тепленькое шампанское – это просто издевательство. – Она посмотрела на меня. – А ты бы, наверное, все молча съела и выпила. Да?

Я кивнула.

– Вот и твой отец такой же. Просто поразительно, как много ты унаследовала от него.

– В каком смысле? – спросила я, поскольку мамины слова отнюдь не звучали комплиментом.

– А в таком! Это твое смирение, пассивность, страх пойти на конфликт! Если меня скверно обслужили, почему я должна молчать?

– Препираться из-за пересоленных блинов? Какая скука.

– Это что, трусость или высокомерие? – продолжала распаляться мама, будто не слыша моих слов.

– При чем тут высокомерие?

– Вы оба не желаете снизойти до того, чтобы поставить официанта на место.

Я не понимала истинной причины разгоравшегося гнева. Вряд ли пересоленные блины и теплое шампанское могли так сильно ее разозлить.

– Как же! Ваши головы заняты рассуждениями о высоких материях. Это и есть высокомерие.

– Просто мне не хочется заострять внимание на пустяках.

Я чуяла опасность затяжной дискуссии и потому отговорилась полуправдой. С одной стороны, я действительно терпеть не могу все эти конфликты в ресторанах, отелях или магазинах. Но с другой стороны, я не могу похвастаться унаследованным от отца спокойствием. Если я молчу и выгляжу хладнокровной, то внутри у меня все клокочет. Я ощущаю себя слабачкой, и это меня злит. Отцовская невозмутимость всегда была настоящей, а не наигранной. Его и в самом деле мало что задевало. Если кто-то грубил или скверно его обслуживал, он никогда не принимал это на свой счет. Если кто-то нагло вклинивался в очередь, отец лишь улыбался. Он никогда не считал сдачу, зато мама пересчитывала каждый цент. Я завидовала папиному самообладанию, мама его просто не понимала. Она была в равной степени требовательной к себе и окружающим. Отец же предъявлял строгие требования только к себе.

– Хорошенькие пустяки! – воскликнула мама. – Тебе что, наплевать, как тебя обслуживают за твои же деньги? Это немыслимо.

– Мама, можно мы закроем тему? – попросила я и задала более важный для меня вопрос: – Скажи, а ты не беспокоишься за папу?

Она улыбнулась и покачала головой:

– Нет. А с чего мне беспокоиться?

Оглядываясь назад, я пытаюсь понять, было ли тогдашнее материнское хладнокровие искренним или напускным. Мы обе и словом не обмолвились о сорванной встрече с голливудским магнатом. Мама даже не позвонила в офис и не спросила, есть ли новости от отца. Откуда такая уверенность, что с ним не случилось ничего страшного? Неужели ей было все равно? Или она уже давно подозревала, что подобное рано или поздно произойдет? Она вела себя спокойно и местами беспечно.