Искусство эпохи Возрождения. Нидерланды, Германия, Франция, Испания, Англия - стр. 56
О возвращении на родину не могло быть и речи. А из нидерландских городов самым подходящим для него был Брюгге, славный благополучием и добропорядочностью своих граждан. Но там трудился старик Кристус, который придерживался, сколько мог, системы ван Эйка. Чтобы перехватить первенство, у Мемлинга был только один путь – освоить «синтаксис» ван Эйка.
Ванэйковский «синтаксис» отличался от рогировского бо́льшим разнообразием и плотностью формальных и смысловых взаимосвязей внутри произведения. Благодаря этому каждая картина ван Эйка воспринималась как прекрасно устроенный, самодостаточный мир. Однако «словообразование» и «морфология» в художественной системе ван Эйка не обеспечивали его произведениям той душевной теплоты и мягкости, той интимности взаимоотношений и обоюдной отзывчивости персонажей, благодаря которым картина становится элементом комфорта. Произведения ван Эйка торжественны и молчаливы, они требуют от зрителя благоговения или ликования. А в Брюгге настали времена, когда от живописи стали ждать утешения, развлечения и красоты.
Мемлинг понял, что если он научится перелагать «слова» Рогира «синтаксисом» Яна, то успех в этом городе будет ему обеспечен. И он эту программу осуществил. Он заговорил безупречно правильным фламандским художественным «наречием» – более правильным и благозвучным, нежели у Яна и Рогира, взятых по отдельности. Через пятнадцать лет после появления в Брюгге Ханс Мемлинг числился среди богатейших граждан этого города.
Права гражданина в Брюгге он получил в 1465 году (через полгода после смерти Рогира ван дер Вейдена). Спустя всего лишь год Анджело Тани, бывший управляющий брюггским филиалом банка Медичи, доверил ему написать алтарный образ «Страшный суд» для капеллы, которую Тани выстроил близ Флоренции, в Бадии, у подножия Фьезоле, по случаю своего бракосочетания с Катериной Танальи[236]. Этот престижный заказ вряд ли достался бы молодому немцу, столь недавно появившемуся в Брюгге, если бы какими-то исполненными к тому времени работами он не убедил разбиравшихся в живописи людей, что не Кристус, а именно он, Мемлинг, является истинным продолжателем дела Яна ван Эйка. В 1467 году триптих «Страшный суд» был готов, о чем свидетельствует надпись в центральной его части – на гробовой доске левее фигуры архангела Михаила. Вскоре авторство Мемлинга было забыто, и до 1843 года триптих считался произведением ван Эйка.
Но этот триптих не имеет ничего общего со «Страшным судом», написанным ван Эйком на створке «Татищевского диптиха». У ван Эйка получилась эмблема Страшного суда, а Мемлинг создал рассказ, полный захватывающих подробностей.
Однако и с полиптихом Рогира в Боне «Страшный суд» Мемлинга имеет мало общего. Хотя фигуры Марии, Иоанна Крестителя и в особенности Христа напоминают о «Страшном суде» Рогира; хотя, так же как у Рогира, небожители, восседающие на фоне золотого сияния, изображены в большем масштабе, нежели выходящие из могил люди; хотя над этими последними господствует архангел с весами, – все эти аналогии, вероятно, были продиктованы заказчиком. Не ими определялся художественный замысел Мемлинга. Триптих должен заинтересовать каждого, кто его увидит, – вот какова была цель художника[237].
При взгляде на «Страшный суд» Рогира не возникает мысли о месте, в котором вершится суд. А у Мемлинга равнина под сине-зеленоватым небом, зеленеющая слева и бесплодная справа, уходит к высоко поднятому горизонту, где в прозрачном свете зачинающегося утра поблескивает вода. Это напоминание о долине Иосафата, в которой провидел место Страшного суда пророк Иоиль: «Толпы, толпы в долине суда!»