Искалеченный мир - стр. 21
«Индикатор Всплеска» помедлил, сухие тонкие губы шевельнулись:
– Присядь…
Лихо гибко присела на краешек дивана, внимательно глядя на собеседника, но, по возможности, стараясь не встречаться взглядом напрямую. Ей было жутковато. Гнетущий вид Митрича неумолимо перевешивал все сегодняшние шокирующие новости и незаурядные стычки с недружелюбной фауной Материка.
– Ты знаешь, кем я был до Сдвига? – Вопрос, заданный Митричем, наглухо отсутствовал в перечне вопросов, которые Лихо готовилась услышать.
– Кем? – Блондинка глупо улыбнулась, вяло надеясь, что это была какая-то не поддающаяся логике шутка. И сейчас Митрич хрипловато, неподражаемо хохотнёт, давая понять, что Лихо пора снимать с ушей щедрую порцию элитной лапши.
– Я был пушером… – Калека сказал это очень тихо. Как будто с усилием выдавливал из себя то, что хранилось внутри его души давно и безвылазно, кровоточа и садня. Но Лихо услышала.
– Кем?!?
– Пушером. Продавцом наркоты. Дури. – Голос Митрича окреп, словно нарыв в душе лопнул, и ему стало легче выпускать наружу эти слова. Но он по-прежнему говорил не очень громко – не хотел, чтобы этот рассказ был услышан в соседней комнате. Он предназначался только для двоих.
– Я всё помнил. Всегда! – твёрдо сказал «индикатор Всплеска», предупреждая готовый вырваться у Лихо вопрос. – Всё, до последней мелочи. Не так, конечно, как Книжник… Но достаточно.
Лихо растерянно смотрела на него, теперь уже не отводя взгляда, как будто откровение «индикатора» придало ей силы. Смотрела, пока ещё не способная состыковать жёсткое начало разговора с тем, что она хотела узнать. Митрич прикрыл глаза, но губы продолжили шевелиться, выталкивая в пространство долго скрываемую правду:
– Я сажал людей на иглу, на «колёса», на всё, что давало кайф. Делало существование веселее. Мне нравилась такая жизнь. Это сейчас я понимаю, что был законченной мразью, подонком, гнидой… А тогда мне казалось, что вся жизнь будет праздником, ко мне уже присматривались люди посерьёзнее, впереди светил подъём, шикарная жизнь.
Митрич на секунду замолк, словно собираясь с новыми силами. Лихо смотрела, не отрываясь, на человека, знакомого ей долгое время. И в её душе извечное сострадание и благодарность ему перемешивались с новым чувством. С пока ещё не оформившимся до должной кондиции отвращением. Несильным, нечётким, но отвращением. К наркоторговцам, как и к другой человеческой швали, сохранившейся и после Сдвига, она испытывала безграничную и лютую ненависть. Пойманного в Суровцах толкача дури, даже если он не пытался никому впарить ни крошки своего зелья, вешали публично и без всяких проволочек. А уж если пытался…
– А когда меня Всплеском накрыло, – Митрич продолжил свою исповедь, – я как будто заново родился. Понимаю, звучит банально, заезженно. Но это так. Я лежу, как бревно, хожу под себя, меня кормят с ложки. Но я нужен. Не для того, чтобы купить у меня дозу и вмазаться по-быстрому. Не для того, чтобы медленно умирать, а для того – чтобы жить. А-а, не хотел пафоса, да ведь не сказать по-другому…
Лихо смотрела на него, как будто теперь её взгляд притягивало магнитом, и прекратить эту жутковатую игру в «гляделки» было выше её сил. Калека встретился с ней глазами и отвёл их.
– Не смотри так, красивая… Я этот разговор себе столько раз представлял, без счёта. А всё равно всё не так, слова вроде бы те, а на душе погано. Я у тебя не отпущения грехов прошу. Ты не святой отец, да и не верю я в это – честно говоря. Что бы со мной ни случилось – не верю… Будут там наверху нас наизнанку выворачивать, грехи учитывая, или просто сгниём где попало – не знаю. Мне всё равно. Мне другое маетно, другое!