Исчезнувшее свидетельство - стр. 39

– Ни Елагин, ни Карамзин, ни другие «самовидцы» «Слова» не назвали Ярославль. Почему? Видимо, у Мусина-Пушкина были серьезные основания скрывать место приобретения «Слова» даже от самых близких людей.

– Мусин-Пушкин точно указал, где был найден список «Слова о полку Игореве», – у архимандрита Иоиля Быковского!

– Кроме сомнительного сообщения графа, у вас есть другие, более веские доказательства?

– Доказательства будут! – убежденно произнес краевед. – В следующую субботу жду вас опять у себя. Дома, говорят, и стены помогают.

Горячность Пташникова только позабавила Окладина.

Я и сам понимал, что в версиях и доказательствах краеведа много субъективного, пристрастного, однако вызывало уважение, что история была для него не сухим, казенным предметом изучения, а источником горячей и бескорыстной любви.

История – наука особая, она – прошлое народа, которое должен знать каждый. Но только в отзывчивой душе человека, страстно влюбленного в свою маленькую родину, вырастает настоящая, большая любовь к Отечеству.

История «Слова о полку Игореве» увлекла меня всерьез. Восемь столетий его существования и двести лет изучения были наполнены суровыми событиями и самыми неожиданными испытаниями. Около пяти тысяч статей написали исследователи «Слова», ими была проделана огромная работа. Казалось бы, что могли добавить к ней разговоры историка и краеведа?

Все это было так. И вместе с тем только теперь для меня в полный рост представлялось величие «Слова» и в полной мере раскрывалась загадочность его судьбы.

До сих пор мне было непонятно поведение Окладина. Сейчас, когда в следствии по делу о «Слове о полку Игореве» мы сделали первые шаги, я вроде бы избавился от подозрений, что он каким-то образом причастен к полученному мною анонимному письму, но по-прежнему оставалось загадочным его скептическое отношение к «Слову».

Когда вышли из дома Пташникова, я прямо сказал об этом, надеясь, что Окладин объяснит свою позицию. Но он, выслушав меня, отделался шуткой:

– Считайте, я обнаружил собственноручное признание Мусина-Пушкина, что он был одним из тех, кто сочинил и подделал древний список.

– А если серьезно?

– Значит, в возможность такого поворота событий вы не верите? – улыбнулся Окладин и тут же сменил тон: – Что ж, если говорить серьезно, то я действительно надеюсь в ближайшее время получить документ, который позволит по-новому посмотреть на историю «Слова»…

Как ни старался, я не смог добиться от Окладина объяснений, что это за документ, откуда он должен поступить и каково его содержание. При этом он намекнул, что я тоже не совсем откровенен. И мне пришлось оставить свои упреки при себе.

Уже простившись с историком, я вдруг подумал: «А не написал ли Старик письмо и Окладину? Не сообщил ли Он ему то, что утаил от меня, – каким конкретным свидетельством, касающимся истории древнего списка, он обладает? А может, они хорошо знакомы и затеяли это расследование вдвоем, обговорив заранее свои роли?»

Так, вместо того чтобы избавиться от подозрений, я еще сильнее запутался в них.

Сыщик Кафф внимательно осмотрел индийский шкапчик и обошел вокруг всего «будуара», задавая вопросы (лишь изредка инспектору и постоянно мне), цель которых, я полагаю, была непонятна нам обоим в равной мере. Он дошел наконец до двери и очутился лицом к лицу с известной нам разрисовкой. Он положил свой сухой палец на небольшое пятнышко под замком, которое инспектор Сигрэв уже приметил, когда выговаривал служанкам, толпившимся в комнате.