Инспектор земных образов. Экспедиции и сновидения - стр. 31

Песок приземлённого доверия

Стелется Скрипит

Пространством

«Религия» пространства, таящаяся мощь внутренней родственной солидарности мест, рождающихся как внезапное откровение посреди путешественной равнины однообразного бытия.

Континентальность – строгость сосредоточенного азимута, нацеленного в пустоту не слышащей самоё пространство природы. Перепады, высокие волны растянутого, полурастерянного бытия, разворачивающегося океаном многовременных, муль-тивременных географических образов, ответственных за разрывы, провалы, пропуски, прочерки ландшафтных письмен и «ци-дуль».

Прекращающееся, застывающее, застылое время, располагающееся в декорациях образа нигде, не дающем сочувствовать месту, облеченному в «тогу» прозрачности, прозрения, небытия. Некогда небытие нигде.

Путешествия внутри воздуха на пределе сопротивления упругих многозвучных ландшафтов; где-то там, где подвешенная к потолку бытия нить путевой жизни подрагивает, вибрирует местом обнаженной путетворящей истины.

Я нахожу нечто – наподобие языка – нематериальное, но земное, относящееся к Земле. Нечто кругообразное, что, пройдя через оба полюса, возвращается снова к себе самому, и весьма бодро пересекает при этом даже тропики тропов. Я нахожу… меридиан.

Пауль Целан. Меридиан

Нервное пространство неровного выщербленного перрона, холодок мешкотных клубящихся теней, пугливая остановка убегающей поездной гусеницы. Многоликие офени кружатся, неистовствуют; курево, пиво, дым, пирожки, тапочки на босу ногу, простукивание колёс, ворованный хрусталь, собаки как бездомные дети, брошенный щебень чьих-то судеб. Нежность, входящая бесконечностью грязной вагонной подножки; скрытое сожаление, растущее дорогой мишурной накрашенной осени.

Неровность, нетождественность дороги самой себе, ибо в каждый момент времени, в каждой точке бытия она оказывается другим пространством, другим географическим образом, порождающим со-бытие мест. Одно и то же место не одно и то же место, то же самое не то же самое; трава, дерево, дом, ландшафт всякий раз являют мне другого меня – меня как другое место нового образа.

Нерешительные снежные пятнышки в порыжелой тоске голого березняка, равнина мертвой травы лучится ожиданием белесых пустот, густот зимнего бытия. Кажется, небо – лишь стаффаж надвигающегося, наваливающегося пространства немыслимой протяженности, исключающей время размещенного присутствия.

Давление места как постепенное сгущение, проявление образного ядра локального бытия; как становление целенаправленной ландшафтной среды, «умиротворяющей» первоначальную чуждость и «резкость» неприрученного пространства.

Пространство безлистых осенних деревьев, утверждающих несомненную простоту и ясность пронзительной воздушной среды, географического света, разлитого, распространенного невидимыми границами сосуществующих, взаимопроникающих мест.

Светящиеся голым небом поверхности подернутых, покрытых еще не уверенной ледяной корочкой, ледянистым жирком луж, на грани предзимья и зимы. Неожиданная свобода этих ме-тагеографических зеркальных «окошек», небесных омутов замерзающего, коченеющего земного пространства.

Справедливость дороги состоит в утверждении истины пространства-бытия, вездесущной бытийности пространства, становящегося дорожностью, путешественностью самого сознания. Сотворение дороги происходит как разрыв, взрыв замкнутых оболочек, сосудов, форм забытых самими собой временных ландшафтов, мест вне со-бытийности.