Инспектор земных образов. Экспедиции и сновидения - стр. 22

Сидя у окна с книгой. Игра утреннего солнечного света, ветреных лиственных теней на раскрытом книжном развороте – среди букв, слов, предложений – на поверхности объемной, допускающей перетекание дрожащего, изменчивого, подвижного, солнечного света в пространство уютного и светлого текста, переливающегося в шелестящих лиственных тенях, «командируемых», посылаемых через окно покачивающейся молодой березкой. Может быть, это «срединное» пространство еще шире, объемнее – за счет сохранения, преображения летящих, возникающих, исчезающих трансфигураций светотеней уже в самой записной книжке, где я пытаюсь нащупать, зарисовать некие образные иероглифы обживаемого места. Свет полощется сквозь листья на моей руке, на движущейся по строке авторучке, пространство самого места географизируется ландшафтной стенографией образного потока, округляющего, сферизующего со-бытие Бытия.

Окно исторгает из себя пространство, заключающее уместность всякой пустотной, опустошаемой экзистенции. Любое существование «через» окно, посредством окна – закрытого, открытого – обнаруживает свое собственное отчужденное, дис-танцированное вúдение – таким и только таким географическим образом, ограниченным и отграниченным от внепространственного и вневременного поначалу Бытия.

Опространствление Бытия – вот что интересует меня. Как Бытие может становиться пространством, где вновь возникающая геоморфология дает право бытийствовать географическим образам, или же способствовать «ландшафтизации», ландшаф-тизированию проживаемого, переживаемого, проходимого времени? Вообще, в целом: стоит ли бороться с пустотностью, «ни-чтойностью» Бытия посредством ее отрицания, отвержения как простого и обыденного рас-стояния, взятого в процессе его преодоления?

Старая садовая тачка в траве, с пятнами ржавчины на дне, рядом с яблоней. Образ полузаброшенного Бытия, окруженного пространством деловитости, отчуждения, равнодушия. Как быть с этим ландшафтом, в этом ландшафте без места, специально «оборудованного» обжитостью, освоенностью, прирученной невзначай пространственностью?

Маленький мальчик сидит в песке, пересыпает в ладошке песочное Бытие. Никого поблизости нет, послеполуденный покой, забвение времени, забытье пространства. Ландшафт есть одиночество сосредоточенного взгляда.

Порядок вещей – как он был увиден впервые. Пространство бегущего самозабвенно ребенка – как оно было пронизано светом. Время мокрой утренней травы – как оно было охвачено жизнью.

Я нахожусь в сердце пространства.

Воскресенье, суббота, выходные. Немыслимое спокойствие, невозможное в присутствии осени, домашнего хаоса, детских криков и смешных разговоров. Короче: спрятаться некуда, остается только созерцать внутренние сферы доматериального, воздушного опыта.

Ощущение каменного мешка, забытость, заброшенность. Кругом книги – великолепные, качественные, классические, современные. Библиотека внушает иногда неоправданные мечты, но чаще – веру во всесилие графических знаков, письма, текста –

направленных в пространство ожиданий, предуведомлений, преддверий.

Не полагая открытий вовне, но и не числя их внутри, в некой внутренней полости сознания. Духота настоящего есть охват времени как географического открытия, как того, что раскрывается разом, во все стороны прошлого, а будущего еще нет как сочленения радужных проектов и пессимистических, эсхатологических опасений. Так проявляется простота столичных и псевдостолич-ных буден, в центре какой-то, может быть, ничьей истории, растерянной множеством бесхарактерных и бесхребетных, раскатившихся как горошины в разные стороны, событий.