Иностранный шпионаж и организация борьбы с ним в Российской империи (1906–1914 гг.) - стр. 14
Третьим документом, давшим импульс расширению практики предупреждения иностранного, точнее японского, шпионажа в регионах было неизвестное широкой общественности письмо № 10765 генерал-губернатора Приамурья П.Ф. Унтербергера на имя П.А. Столыпина от 17 декабря 1908 г.[55] Его отправитель был главным и единственным уполномоченным проводником царской власти, уведомлявшим монарха и подчиненных ему министров о милитаристских устремлениях Японии и системной работе ее разведки в Приамурском крае.
Реакция на посылаемые в Санкт-Петербург многочисленные и тревожные сообщения была предсказуемой. Судя по воспоминаниям В.Н. Коковцова, депеши, поступавшие в 1908 – середине 1909 гг., становились предметом резких высказываний отдельных высокопоставленных персон. «На ближайшем заседании Совета министров Извольский обозвал телеграммы П.Ф. Унтербергера только бесцельно распространяющими панику, способными осложнить наши прекрасно налаживающиеся отношения с Японией. Он добавил, что от наших послов в Китае и Японии он постоянно получает одни успокоительные сведения…»[56].
Эту критику разделяли морской министр С.А. Воеводский, сам В.Н. Коковцов и П.А. Столыпин, также считавшие П.Ф. Унтербергера «паникером» (исключение, пожалуй, составлял военный министр В.А. Сухомлинов, оценивавший положение русской обороны на Тихом океане как «крайне опасное и даже безнадежное»). Царь, в свою очередь, учитывал не только голос большинства в Совете министров, но и свою переписку с начальником Приамурья. В.Н. Коковцов так характеризовал сформировавшееся отношение Николая II к П.Ф. Унтербергеру и лицам, передававшим ему секретные донесения: «почтенный генерал (ему было 66 лет. – В.3.) находится в состоянии паники и не разбирается в тех сведениях, которые приносят ему всякие случайные информаторы…»[57].
Единообразные выводы, сделанные столичной властью о личностных качествах генерал-губернатора, представляются поспешными и неоправданными. Возглавляя Приамурский край уже 3 года (ранее, в течение 9-ти лет – Приморскую область), он не мог иметь неточное, неполное, ошибочное и основанное на эмоциях, представление о его военном положении и военных приготовлениях японцев. П.Ф. Унтербергер отдавал себе отчет в несостоятельности и бесперспективности военно-стратегического потенциала дальневосточных владений: малочисленности русского (военнообязанного) населения и вооруженных сил Приамурского военного округа, отсутствии надежных путей железнодорожного и водного сообщения с европейской Россией и т. п. Он отмечал процесс наращивания разведывательных усилий и наступательных мощностей, укрепления боевого духа японцев[58]. Низкий уровень защищенности приамурского пограничного района и активизация в его пределах японской агентуры, прогнозирование возможного нападения японской армии, не только давали ему повод, но и обязывали напоминать верховному правителю и военно-политическому руководству страны о внутренних проблемах края и внешних угрозах его безопасности.
Наряду с персональным вкладом в организацию дела борьбы с иностранным шпионажем в России не меньшей привлекательностью обладает работа коллегиальных органов ее высшей, центральной исполнительной и частично законодательной власти. Однако в науке эта проблема так и не стала предметом самостоятельного исследования. Тем временем, благодаря политической воле и патриотическим настроениям, преобладавшим в правительстве и парламенте (в условиях мирного существования), были приняты судьбоносные решения. В процессе учреждения контрразведки был урегулирован главный вопрос, связанный с финансированием ее работы; был предложен комплекс мер оперативного контрреагирования на шпионскую угрозу со стороны Запада; свет увидело принципиально новое и обновленное «контршпионское» законодательство во всероссийском и региональном масштабе и т. д.