Имя Руси - стр. 12
В самой средине наших южных безлесных приморских степей существовало одно место, которое все было покрыто лесом и у древних греков так и прозывалось – илея, лес, а по-русски – олешье. Это место находилось в устье Днепра, на левом, восточном его берегу, где и теперь существует на месте древнего новый город Алешки[11]. Лес отсюда простирался по Днепру и дальше к северу, особенно по течению реки Конка, от самого ее впадения в Днепр и по всем рукавам Днепра, образующим многочисленные широкие пойменные луга, называемые плавнями. Затем все острова Нижнего Днепра тоже были покрыты лесом так, что, особенно в глубокой древности, этот лес начинался почти от самых порогов и при устье обнимал все близлежащие заливы, озера и Перекопские болота. В Средние века здесь гнездился какой-то беспокойный народ, заставлявший много говорить о нем и о так называемых Меотийских, то есть здешних, болотах, которые по тогдашним понятиям были одно и то же с Азовским морем. Кочевники приходили в эти луговые и лесные места на зиму, ибо здесь, в низменных местах, близ моря и в лесу, было теплее и представлялось больше защиты от зимних вьюг и ветров как для скота, так и для людей. Хозяева близлежащих степей и теперь перегоняют сюда на зиму стада овец для более привольного корма и защиты от стужи.
Надо заметить, что в южной русской речи такие пойменные, покрытые сплошным лесом низины носят собственное название лугов. Внизу Днепровских порогов, где некогда существовала Запорожская Сечь, все низменное пространство днепровских разливов, еще и теперь покрытое густым лесом, так и называлось – Великий Луг[12]. В южном языке луг, стало быть, значит лес, совсем противоположно северному понятию о луге как о полом, безлесом чистом месте. В таком различии смысла для одного и того же слова выразились только различные свойства степной и лесной природы. В южных полевых и степных краях лесная растительность, как мы говорили, держится по преимуществу только в низменных, сравнительно с другими, наиболее влажных местах; оттого прямое понятие о луге как о пойменной низменности перешло в исключительное понятие о всяком лесе[13].
Жизнь в чистом поле и жизнь в лесу воспитывали и самих людей весьма различно. Наше русское поле отличалось своей плодоносной черноземной почвой, вознаграждавшей всегда с избытком даже самый легкий труд земледельца. Оно лежало в климате более теплом, чем лесная сторона, и потому представляло множество облегчений и удобств для жизни, в иных случаях совсем устранявших особенную заботу о завтрашнем дне. Часто случалось, что, сжиная свой хлеб, земледелец не заботился о будущем посеве, так как для такого посева бывало достаточно одной падалицы, то есть упавшего зерна при уборке, которое, вспаханное потом деревянным ралом, приносило на будущее лето тоже немалый плод. Так точно и все другие хозяйственные произрастания в изобилии давали плод каждому доброму и старательному и даже нестарательному хозяину. Для скота всегда были приволье и корм на тучных лугах широкого поля. Устройство самого жилища вовсе не требовало от поселянина стольких трудов, забот и хлопот. Из хвороста и глины, перемешанной для связи с навозом, он лепил себе на нескольких столбах хату, покрывая ее пшеничной соломой или тростником. На южном солнце чем дольше хата стояла, тем становилась крепче и суше, и никакие дожди ей не были опасны, ибо то же солнце тотчас все высушивало. На севере такая хата от вечной продолжительной мокроты разлезлась бы и развалилась бы по частям. Постоянное возобновление обмазки глиной, а для чистоты мелом так легко, что этим делом издревле занимаются только женщины, они же наполовину строят и саму хату, ибо смазка из глины ее стен есть как бы наследственная их обязанность. Затем и известная чистота южных крестьянских жилищ вполне также зависит от неизбежного возобновления их обмазки глиной и особенно мелом. Простой мел играет здесь роль премудрого воспитателя, распространителя и охранителя крестьянской чистоты и опрятности, ибо выбеленная хата сама уже указывает, что всяческая грязь, как в северных избах, в ней непозволительна.