Империя. Собирание земель русских. Экспансия, русский генофонд, судьбы коренных народов - стр. 12
В фонетике северных великорусских говоров на территории бывшей Мерянии сплошь и рядом встречаются такие языковые явления, как неразличение звонких и глухих согласных, редукция одного из согласных в начале слова, если они следуют друг за другом, и другие характерные финно-угорские черты.
Первые этнографы Пошехонья и костромских земель, как писал Орест Ткаченко, сообщали о местном произношении слов «брат» как «бат», «ветка» как «ведка». Что до лексики, то никакой статьи не хватит перечислять мерянские слова на названных территориях. Профессор Ткаченко указывает на глагол ковылять (родственное финск. Kavalla – «ходить, слоняться»), северорусское урма – «белка» (родственное вепсское огаи и коми ур – «белка»), костромское си ка – «свинья» (ср. финск. sika – «свинья»), лейма – «корова» (на эрзянском – лишме), ярославское тульяс – «огонь» (родственное финск. tulli и марийское тул – «огонь»), северорусское векса – «протока из озера», ярославское бяни – «вилы», общерусское кока – «крестная мать» и еще десятки других. Более обстоятельно данная тема раскрыта в классической монографии ученого «Мерянский язык».
Вошедшей в литературный русский язык особенностью склонения существительных мужского рода стало наличие в родительном падеже формы на – а, – я («купить чая») наряду с формой на – у, – ю («купить чаю»). Типологическая параллель существует только в прибалто-финских языках. Ни в одном из славянских языков такого нет. В славянских языках нет и особой притяжательной конструкции «у меня есть». Украинец всегда скажет «маю» (имею), поляк и чех – «мам», беларусы тоже говорили аналогично до реформ беларуского языка, сблизившего его с русским, и только русский – «у меня есть». Между тем во всех финно-угорских языках эта формула воспроизводится дословно, как и в русском. В словообразовании мерянский субстрат выражен наличием сложных взаимоусиливающих слов: руки-ноги, пить-есть, жив-здоров, нежданно-негаданно, такой-сякой – очень типичных для финно-угорских языков. Даже старинный сказочный зачин «жили-были» изначально был распространен на бывшей мерянской территории и в финно-угорских языках. В славянских ему соответствует «был», «жил один», «однажды жил…» и пр. Сказки же представляют собой древнейший и довольно консервативный в смысле формы слой фольклора.
Они являются этногенетическими характеристиками народа – такие вещи плохо заимствуются. И это крайне любопытный факт: мерянская языковая формула начинает русские сказки.
Мерянское культурное наследие живет в костромском селе Парфеньево не только в языке его обитателей. В культуре небольших деревень, окруженных со всех сторон «лесом-кормильцем» (эту архаичную формулу услышал автор журнала «Финноугрия. Этнический комфорт» уже в самом Парфеньево), отчетливо читается типичный для прибалто-финнов хуторской способ ведения хозяйства в лесах. Здесь не увидишь кустов больших деревень, только малодворные селения по берегам небольших рек или на возвышенностях.
Крестьянские занятия тут находятся в состоянии некоторого баланса с лесными – ничто не доминирует. В 1871 г. парфеньевский бытописатель Максимов в качестве главного достоинства посада Парфеньево опять же приводит его «окруженность лесами». Такое «внутрилесное» положение человека и его дома характерно мироощущению финно-угров. Менталитет и духовные воззрения современных парфеньевцев тоже близки к финно-угорским, которые характеризуются мягкостью и терпимостью по отношению к другому человеку. Одна из возможных причин парфеньевской толерантности может быть связана с древними дуалистическими воззрениями местного населения. Петербургский историк Игорь Фроянов проанализировал сообщение «Повести временных лет» от 1071 г. о походе на Белоозеро киевского боярина Яна Вышатича. Там случилось событие, в историографии трактуемое как восстание местных жителей под руководством двух волхвов. Боярин, прежде чем казнить волхвов, выяснил религиозную суть их мировоззрения, оказавшуюся верой в двуединое, божественное и дьявольское происхождение человека. Выступление волхвов было не антифеодальным восстанием, а исполнением жестокого языческого обряда в отношении женшин, обвиненных в колдовстве. Отраженное в летописи мироощущение древних мерян наиболее близко картине мира приверженцев современной марийской традиционной религии. Местная приговорка «И богу помолимся, и в черта поверуем» – отголосок той же дуалистической традиции.