Империя проклятых - стр. 96
– Готов к чему, де Леон? – спросил маркиз, не поднимая глаз.
– К суровой правде.
Вампир усмехнулся.
– А я и не знал, что есть какая-то другая.
– Когда-то я знавал одного человека. Отца Дугласа а Мэргенн. – Последний угодник поднял бутылку «Моне» и наполнил свой кубок. – Он был братом ордена нашей Богоматери Чудес. Сопровождал армии Девятимечной в оссийских кампаниях. Примерно моего возраста – тогда я был почти мальчишкой. И хотя я считал себя истинно верующим, отец Дуглас посрамил мою приверженность. Он даже не дрался на мечах, этот безумный ублюдок. Единственное, что он имел при себе, вступая в битвы с нежитью и ее приспешниками, – это серебряное колесо на шее, и, уверяю тебя, оно сияло ярче, чем эгида большинства известных мне угодников-среброносцев. Он был маяком. Пламенем веры. Однажды я спросил его, как ему это удается. Как он может без страха бросаться на стену рабов с мечами в руках. «Зачем же бояться смерти? – сказал он мне. – Ведь за ее пределами лежит царство Божье». Дуглас сражался с нами целый год и ни разу не взял в руки оружие. Он брал дамбу в Бах-Шиде, помог прорвать оборону в Сэттунне, выдержал штурм Дун-Крэга без единой царапины. Прошел весь путь до Трюрбале. А потом он увидел эти фермы-бойни. Эти клетки. Увидел, что Дивоки делали со своими пленниками. Что Бог позволил им делать. Я нашел его за одной из мясорубок – это такой убойный пункт, куда холоднокровки притаскивали тела мертвых и превращали их в пищу для живых.
Габриэль осушил свой кубок одним глотком и, поморщившись, проглотил.
– Там была… яма. Сто квадратных футов, не знаю насколько глубокая. Заполненная костями. Мужчин. Женщин. Детей. Тысячи. Десятки тысяч костей. Полностью очищенных от мяса, из которых потом варили бульон. Просто… охереть можно…
Последний угодник опустил голову.
Повисла долгая пауза, но потом он снова нашел силы говорить:
– Отец Дуглас стоял на коленях посреди всего этого. Черные одежды на фоне белого моря костей. Я видел, как он потянулся к колесу, сиявшему серебряным пламенем, сорвал его с шеи и бросил в кости. Я окликнул его по имени, когда он уходил. Он встретился со мной взглядом, и его взгляд… благая Дева-Матерь, я его никогда не забуду. Не гнев. Не печаль. Разбитое сердце. Мы нашли его на следующий день. В глухом лесу. Он взял меч какого-то солдата. И это был единственный раз, когда он взял в руки оружие. Он выколол себе глаза, а потом насадил на меч себя.
– Я так понимаю, в этой печальной истории есть какой-то смысл? – спросил Жан-Франсуа. – Кроме демонстрации дикости Неистовых? Все кланы разные, де Леон. Мы н…
– Дело в том, – прервал его Габриэль, – что это ужасно… очень трудно пережить, когда твоя вера разбита.
– И ты думаешь, что сможешь разбить мою? – бесстрастно и холодно усмехнулся маркиз. – Перефразируя твою юную мадемуазель Лашанс в отношении ее… – Жан-Франсуа ткнул себя в грудь, – женских прелестей: чтобы что-то потерять, Габриэль, нужно это что-то иметь.
Последний угодник твердой рукой налил себе еще один кубок. Глубоко вздохнул, словно перед прыжком.
– Думай как хочешь, холоднокровка.
Итак, мы с Диор стояли в часовне Дженоа, снаружи бушевала гроза, и тени Душегубиц становились все длиннее. Молния прочертила дугу по витражному стеклу, окрашивая все в кроваво-красный и оттенки давно утраченного синего. Теперь я видел нерешительность в глазах своей сестры. Страх. Но Диор храбро встретила этот холодный взгляд, сидя на скамье в часовне и выжидающе скрестив руки на груди.