Императорская Россия - стр. 97
Но царю нужен был Апраксин как формальный глава флота. Он был добр, мягок, безответен, послушен. Федор Матвеевич олицетворял русское начало в первом русском адмиралитете, состоявшем сплошь из англичан, датчан, голландцев и шведов. Так уж получилось в судьбе Апраксина. На заре своей жизни он, как и многие другие юные дворяне, попал в «потешные» Петра, прошел типичный путь петровского сподвижника: непрерывные и сложные поручения сурового царя, дело, к которому не лежала душа этого вальяжного московского человека. Из переписки Апраксина с его ближайшим другом фельдмаршалом Шереметевым видно, что Апраксин никогда не горел служебным энтузиазмом плебея Меншикова, не жаждал знаний как князь Кантемир или Брюс. Апраксин был недобровольным сподвижником царя-реформатора, воспринимал Петра как данное Богом испытание и беспрекословно подчинялся высшей воле. Воспитанный в старомосковских традициях, он остался на всю жизнь добросовестным «нижайшим рабом», как называл себя в письмах, хотя Петр требовал от Апраксина – члена интимной «компании» собутыльников – обращения к нему как к равному.
Апраксин – адмирал поневоле, не был, как царь-романтик, влюбленным в море и корабли человеком. Но зато он был исполнителен и надежен. А в верности «нижайшего раба» всегда были сомнения. И Петр – человек проницательный – как-то сказал Федору Матвеевичу: «Хоть ты всегда одобрял мои предприятия, особенно по морской части, но я читаю в сердце твоем, что если я умру прежде тебя, ты будешь один из первых осуждать все, что я сделал». Как в воду смотрел царь. После смерти Петра Апраксин вошел в состав Верховного тайного совета и вместе с другими петровскими сподвижниками отважно критиковал дела царя-реформатора. А как он был рад, когда внук Петра Великого Петр II в 1728 году перенес столицу в Москву! Апраксин был, как и прежде, на первых ролях в государстве, но, больной и усталый, не участвовал в политической борьбе тех лет. В 1728 году так нелюбимая им стихия настигла горе-адмирала – он умер от водянки.
Иллюминация Петропавловской крепости в январе 1735 года.
Фейерверк тех времен был сложным делом, синтезом пиротехники, живописи, механики, архитектуры, скульптуры и даже литературы и граверного дела. Для каждого фейерверка изготавливалась гравюра, которую уснащали пояснениями различных фигур фейерверка и поэтическими надписями. Эти гравюры играли роль современных театральных программок, которые раздавали (но чаще продавали) зрителям. С этими гравюрами-программками в руках зрители (тогда их называли «смотрителями») выходили на крыльцо дворца или смотрели за «огненной потехой» из окон. Царь обожал фейерверки, сам участвовал в их создании и их сожжении, причем не раз рисковал жизнью, но считал огненные потехи очень важными, ибо так можно было приучить людей не бояться огня и унимать «Вулкановы злобства» как на пожарах, так и в бою. Вначале с участием самого государя составлялся подробный проект фейерверка, затем художники и пиротехники брались за изготовление «плана фейерверка» – так называлась огромная деревянная рама высотой до десяти метров. На эту раму натягивались шнуры, пропитанные горючими пиротехническими составами. Переплетения шнуров образовывали рисунок – порой сложную композицию из нескольких фигур с «девизом», который пояснял изображение. При дневном свете все это представляло собой лишь малопонятную путаницу шнуров и веревок, и только когда в темноте концы шнуров поджигали солдаты, бегавшие по узким трапам с обратной стороны плана, изображение и буквы «девиза» бывали видны за сотни метров. Таких рам-планов в одном фейерверке могло быть несколько, благодаря им создавалась нужная перспектива. Между планами ставили различные скульптуры из дерева, гипса или бумаги, которые в темноте были подсвечены. Пока горел план, в различных местах начинали извергать огонь разные пиротехнические сооружения – «вулканы», «фонтаны», «каскады», «огненные колеса», создававшие феерическую картину «пиршества огня». Искусные мастера фейерверка каждый раз стремились чем-то удивить зрителей. Бывало, что в начале фейерверка по протянутым и невидимым в темноте тросам к плану «подлетал» сияющий огнями двуглавый орел, державший «в ноге» пучок «молний», которыми он и поджигал план. Так, в 1723 году, в день тезоименитства Екатерины Алексеевны фейерверк был «зажжен слетевшим из императорской залы ангелом с ракетой». Наверняка в путь от окна залы к раме фейерверка его отправлял сам государь – во время фейерверка царь был главным распорядителем и хлопотал больше всех. Ангел поджег план, и все «смотрители» увидали девиз из белого и голубого огня, представлявший вы сокую колонну с императорской короною наверху и по сторонам ее две пирамиды, увитые лавровыми ветвями. После того как сожгли фейерверк, гремел мощный салют, от которого нередко вылетали стекла соседних с дворцом домов.