Имаго - стр. 22
В средствах массмедиа появились поспешно написанные статьи, где умно и многословно доказывалась ложность этих девизов, но слово не воробей: вылетит в Интернет – уже не поймаешь, не удалишь, не сотрешь, не форматируешь. К тому же краткие лозунги, бьющие не в бровь, а в глаз, длинными разоблачениями не опровергнешь…
Понятно, дальше я не пошел. Силу свою проверил… хотя и так уверен, что могу перевернуть мир, ведь точку опоры уже нащупал, а ввязываться в бои местного значения… нет, это не по мне. Я могу выиграть намного больше. Намного.
Мир перевернулся, теперь сверху нависает его темная часть, а светлая оказалась внизу. Во тьме проступила желтая изогнутая полоска, похожая на кожуру дыни. Оказывается, день сменился вечером, а тот незаметно перетек в ночь. Все это время я бродил, выгранивая постулаты, о которых пока никому не заикаюсь. И все это время, как теперь смутно вспоминаю, в животе квакало, шебуршилось, а сейчас уже издохло, живот прилип к спине, а в голове от обезвоживания нарастает тупая боль.
Кривой месяц, печальный, как Пьеро, висит косо, непрочно. Его подбрасывают и раскачивают медленно ползущие со стороны Донбасса угольные тучи. Иногда в них поблескивает, это свет отражается от сколов антрацита.
К бровке вильнул автобус, притормозил, дверцы распахнулись. Я вспрыгнул на ступеньки, сказал спасибо и положил деньги перед водителем. Тот их вроде бы не заметил, но когда я ушел в салон и плюхнулся на сиденье, незаметным движением смахнул в ящик.
В черноте ночи небоскребы со зловеще-желтыми окнами выглядят странно, словно силуэты, вырезанные из черного картона. Широкая лента шоссе разделена на две огненные реки: слева навстречу несется стремительный поток белых огней, справа вместе с нами, но уже в противоположную сторону уходит река красных габаритных фонарей.
Мобильник зазвонил так пронзительно, что водитель оглянулся с недоумением. Я поспешно вытащил, гаркнул сердито:
– Алло?
– Бравлин, – послышался усталый голос шефа, – тебе заказан билет на утро. В четыре тридцать.
– Ни фига себе утро, – вырвалось у меня. – Что же тогда ночь? Кромешная, опричная?
– А ты что, сова?.. Вот и не ложись вовсе.
– А что случилось?
– Под Красноярском потерпел катастрофу самолет. Пассажирский. Туда уже вылетела бригада спасателей, а тебе можно не спеша… Отыщут черный ящик, ты должен быть там, засвидетельствовать. Теперь такова процедура, а то уже пишут всякое…
Я взмолился:
– Тогда хоть не так рано?.. Дневным самолетом?
– Бравлин, – сказал голос укоризненно, – ты совсем бесчувственный? Там же люди погибли!
Щелкнуло, я досадливо сунул мобильник в боковой карман, не люблю держать на виду, не мальчишка и не «новый русский». Автобус подкатил к остановке, водитель оглянулся, я кивнул, что, мол, схожу. Дверцы распахнулись, я вышел навстречу ночному воздуху. Между двумя двадцатиэтажными башнями, подсвеченными с улицы фонарями и фарами машин, чернеет жуткое звездное небо. В детстве я еще узнавал ковшик Большой Медведицы, серебристый кружок Венеры, красный уголек Марса, но в Москве небо редко бывает чистым, а смотрим на него еще реже.
В лифте я нажал кнопку ниже «своей», меня без проблем довезло до девятнадцатого, дальше я отправился по узкой пожарной, она же черная, молодежная, бомжатник и еще какая-то – лестнице. Двенадцать ступенек, можно дальше, но я толкнул слева дверь, меня вынесло на огромный балкон. Посреди – роскошный белый стол, чем-то похожий на большой праздничный рояль, такой же блестящий, даже блистающий. Шесть легких пластиковых кресел, изящных, удобных, располагающих к неспешной беседе с распитием чая.