Иллюзии красного - стр. 55
Я поднялась в комнаты к Александре. Она в самом деле уже проснулась, но продолжала лежать в постели, вялая и безразличная ко всему.
Лушка раздвинула портьеры, раскрыла рамы, высунулась из окна, разглядывая суету во дворе, вдыхая прохладный свежий воздух. Ветерок принес запах ухи и дыма.
– Вставайте, барышня, глядите-ка, уху в котле варят! Скоро гости съезжаться начнут, а мне еще причесать вас надо. Глашка, Глашка! – громко закричала она, подзывая одну из горничных, – Платье барышне неси, да поживее, шевелись.
– Лукерья, не кричи так, право. Голова болит.
Александра, наконец, встала и села к зеркалу, начала расчесывать волосы позолоченным гребнем. Тут только она, кажется, увидела меня.
– Полина! Ты уже одета? Как там погода, дождь кончился? Не было ли писем?
Я отвечала ей, что солнце светит вовсю, в саду тепло и парно, что мадемуазель Ноэль ждет ее для примерки новых платьев, а почту еще не привозили. Она слушала не очень внимательно, но и не так рассеянно и равнодушно, как обычно. Признаков недомогания никаких не было, кроме бледности и вялости, но к ним уж привыкли. Поэтому я оставила барышню на попечение Лушки и мадемуазель Ноэль, которая поднялась на второй этаж с огромным ворохом раскроенной материи, и отправилась разузнать, что же с почтой.
Савелий, которого я нашла на конюшне, сказал, что запрягает, и что корреспонденция будет доставлена через пару часов. Я велела ему все, что он привезет, отдать мне лично в руки и наказала не заходить в кабак и не напиваться.
Начали съезжаться гости. По липовой аллее прогуливались доктор и Мария Федоровна, о чем-то беседуя. Я не стала им мешать и отправилась в сад, где чудесный воздух, свежая мокрая зелень, душистые цветы, пар от сырой земли вызывали самые приятные и ностальгические воспоминания детства. Я вновь видела себя в открытой карете, сидящей напротив мамы, в модной шляпке с розовыми цветами и широкой атласной лентой, завязанной под подбородком, восторженно глядя на милую картину Елисейских Полей, нарядные экипажи, военных в блестящих мундирах, смеющихся молодых девушек в светлых легких платьях, молодых, модных и беспечных денди, розовощеких цветочниц с полными корзинами фиалок и ландышей, детей с разноцветными ленточками в руках… И отчего-то мне стало так грустно, что захотелось заплакать.
Я вернулась в гостиную, где уже было довольно шумно. Барыня Аграфена Федоровна, в лиловом платье, красиво причесанная, улыбающаяся, встречала гостей, разговаривала, отдавала последние распоряжения к обеду. Изредка она бросала настороженные взгляды на лестницу, застеленную по-праздничному новым ковром и уставленную вазами с цветами. Видимо, ее волновало, почему так долго нет барышни.
Мария Федоровна тоже искоса посматривала на лестницу, занятая теми же мыслями, что и я. Пришлось мне снова подниматься в комнаты Александры. Она уже была почти совсем одета, и Лушка, ползая на коленях, ушивала прямо на ней платье, которое оказалось широко. Во рту у горничной было полно булавок, и я едва поняла, что она прошепелявила.
– Вот, полюбуйтесь, – давеча еще тесно платье было, а сейчас велико. Кушать надо побольше, барышня!
Лушка ворчала, шила, отходила, смотрела, опять что-то убирала, зашивала… Александра терпеливо сносила все ее манипуляции и нескончаемое ворчанье. Впрочем, она, как всегда в последнее время, была не здесь, а где-то в своих далеких и непонятных мечтах, которые словно выпивали ее жизненные соки.