Иллюстратор - стр. 8
Всё произошло в считаные мгновения. Чонга даже не успел вскрикнуть. Я бросился к нему, схватил укушенную руку, впился в неё зубами, пытаясь отсосать яд, и даже подумал, что мне удалось, поскольку Чонгу ничто не беспокоило, кроме часто бьющегося сердца. «От испуга, – думал я, – от испуга».
Держась за руки, мы двинулись домой. По дороге сын начал просить прощения: «Папа, я не знаю, как так вышло, это был не я… я впустил его в себя. Он заговорил со мной… во мне, как только мы вошли в лес… Он о чём-то предупреждал… шёпотом, потом громче… потом я ничего не помню. Прости!»
На половине пути Чонга вдруг зарыдал со словами: «Папа, я не чувствую руку!»
Онемение – признак интоксикации змеиным ядом. Для лекаря, работающего со змеями, это было так же очевидно, как и то, что я слишком рано успокоился.
Дома имелся запас противоядий, и, как только мы переступили порог нашей избы, Чонга принял антидот. Но время шло, а облегчение не наступало, онемение продолжало распространяться. Противоядие, эффективное от гадюк, перед ядом этой твари оказалось бессильно. Оставалось последнее – седлать соседскую лошадь и гнать что есть мочи к королевским жрецам в Долину кристальных озёр, к замку самого Короля Филиппа.
Распустив всех пациентов, я молнией добежал до соседского дома, одолжив лошадь, взобрался на неё, сына посадил перед собой и поскакал.
Путь лежал через ненавистный Проклятый лес, где я тщетно пытался заглушить шипящие голоса призрачного мира. «От-т-с-ступис-с-сь… его не с-с-пас-с-ти-и-и…» – вторили они, снова и снова без спроса вторгаясь в сознание. Но я мчал и мчал, гонимый надеждой и потоками ветра, и, насколько хватало воли, гнал докучливых гостей из своей головы.
Минули почти сутки с того момента, как я пробрался через Проклятый лес. И вот наконец передо мной в тёмном отражении озёрной глади предстал королевский замок со множеством башен из мрамора цвета запёкшейся крови. Цитадель кудесничества располагалась ниже по склону, отделённая от замка глубокой расщелиной с перекинутым через неё узким бревенчатым мостом.
Привязав лошадь у коновязи неподалёку от моста, я с сыном на руках вошёл на территорию. Дежурившие у ворот стражи не препятствовали – просители часто наведывались в Цитадель. По холодным коридорам крепости страж провёл нас к жрецу по имени Бама в небольшую, слабо освещённую келью, крайне скромно обставленную, практически лишённую мебели, с единственным решетчатым окошком, которое почти вплотную примыкало к потолочному своду.
Бама, как и все жрецы, был выбрит наголо и облачён в просторную красную хламиду; сквозь тонкую кожу лица просвечивали острые скулы, а костяшки длинных пальцев при каждом движении издавали неприятный хруст. Выражение его морщинистого лица было неопределённым: оно могло равно означать как сочувствие, так и презрение. Он принялся задавать разнообразные и нелепые, по моему разумению, вопросы обо мне, моём ремесле. Спросил также, единственный ли у меня сын. А тем временем Чонга, покинутый всеми, лежал на циновке, конечности его к тому моменту полностью онемели. С каждым ударом часов королевской башни его шансы на жизнь уменьшались, и с каждым ударом часов в такт ударам моего сердца нарастала гнетущая безысходность, подогреваемая нетерпением и раздражением.