Их повели налево - стр. 30

– Едешь? – спрашивает она по-немецки.

– Я могу пойти пешком.

Однако я беспокоюсь, как смогу дойти до станции. Десять километров – расстояние большое для человека, у которого изуродована нога – боль все еще простреливает мою икру. Но еще больше я беспокоюсь из-за лишних расходов; всю дорогу я покупала только самый дешевый хлеб.

Девица кивком показывает на старика.

– Вероятно, он не может идти пешком. Но в моей повозке для него есть подушка. К тому же, если вы откажетесь поехать со мной, не успеете добраться до поезда достаточно рано для того, чтобы раздобыть сидячее место. И ему придется всю дорогу стоять.

– Я заплачу, – великодушно предлагает старик. – Если вы не против посидеть со мной рядом еще немного.

Подушка комковатая, повозка высока, но девица и не думает помогать нам забраться на нее. Она продолжает глазеть прямо перед собой, пока я, подтянувшись, не усаживаюсь и не втягиваю за собой старика.

Как только мы садимся, она цокает языком и пускает лошадь вперед.

По собственной воле я была в Германии лишь однажды. Отец поехал по делам в Берлин и взял меня с собой. Тогда он сказал, что это столица современной цивилизации и что женщины там носят такую одежду, которую мы будем шить для полек через пять лет. Однако девушки, стоящие у повозок или продающие еду, отнюдь не выглядят модно одетыми. Они кажутся мне просто усталыми.

Мы проезжаем мимо мужчины, малюющего вывеску. До Мюнхена еще далеко, но он пишет не только по-немецки, но и по-русски, по-английски и по-французски.

– Они разделили страну, – говорит девушка, заметив, что я смотрю на вывеску. – Четыре страны-победительницы – четыре угла. Все они получили по куску Германии. Куда вы направляетесь?

– Под Мюнхен.

– В Мюнхене заправляют американцы, – говорит она.

– А кто контролирует ситуацию здесь?

– Никто, – уклончиво говорит она. – Никто не контролирует ни ситуацию, ни себя самого. Везде хаос, бардак. И все еще находят трупы.

– Трупы? – переспрашиваю я.

– Тела тех, кто погиб под бомбами. Похороненные под обломками домов. И пока там находят трупы, до всего остального никому не будет дела.

Она поворачивается к своей лошади и молчит, пока мы не добираемся до места, где рельсы начинаются опять. Это не настоящая железнодорожная станция, а просто стоящий на траве ржавый вагон. На его боку намалевано немецкое слово – видимо, название ближайшего городка.

Здесь уже расположились военные. Вид у них более развязный, чем когда они сошли с поезда час назад, как будто их взбодрил свежий воздух.

Похоже, девушка, ведущая повозку, хочет нам что-то сказать, но не может решить, стоит это говорить или нет. И, только остановив лошадь, когда я начинаю слезать на землю, костлявыми пальцами сжимает мое запястье.

– Английские и американские солдаты – да, а русские – нет.

– Что-что?

Она смотрит прямо перед собой.

– Военные могут помочь добыть вещи, и это бывает полезно. Но проси английских или американских солдат, а не русских. Русские считают, что ты им что-то должна. И если ты не даешь им этого по собственной воле, они берут сами.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Мне все равно, веришь ты мне или нет, но то же самое тебе скажут и другие немецкие девушки.

– Русский офицер спас мне жизнь, – говорю я.

– Тебе повезло, – с горечью шепчет она и, продолжая смотреть вперед, трет горло. – Правда повезло.