Игра в гейшу. Peek-a-boo - стр. 24

– Нет. Замечательно выглядите.

– Спасибо. Стараюсь.

Она умела принимать поверхностную, ни к чему не обязывающую лесть. А выглядела сейчас действительно хорошо. В светло-сероватом двубортном полупальто из шерсти и трикотажа от PINKO. Шесть, в два ряда, красивых пуговиц, пояс с пряжкой и такие же пояски-перехваты над трикотажными манжетами рукавов.

– Я, по-моему, догадываюсь, о чем пойдет речь, – сказала администратор, не отрываясь, глядя в мои глаза. – Я узнала о случившемся на Арбате, а затем и в четырнадцатом номере, через тридцать семь минут.

– Это не оправдывает вас, – как можно мягче сказала я.

– Знаю.

– И что?

– Я уже отдала приказ всем дежурным по «ферме» держать постоянно включенными, но с убранным до новостных программ звуком, телевизоры. И немедленно сверять услышанные по эфиру фамилии с фамилиями наших клиентов. То же самое будет и у меня в кабинете. Я не могу простить себе промашку с Какаулиной… и готова понести…

– Достаточно, – остановила я администратора. – Слава богу, что Какаулину удалось спасти.

Лешина квартира была в ничем не украшенном, грузновато-тяжелом от однообразных рядов окон доме на Кутузовском, как раз напротив гостиницы «Украина».

– Стиль позднего КГБ, – сказал Леша, когда они впервые с Машкой, после ознакомительно-опустошительной ночи на четвертом этаже, в почти бесстенной, как бы распахнутой, когда-то трехкомнатной квартире с широченной кроватью на подиуме, спустились вниз, в ресторан «Zолотой».

Машке запомнилось, как Леша умело и хлебосольно грузил ее фуа-гра с лесными ягодами и вкуснейшим ризотто с белыми грибами, сыром и коньяком.

Лешина широкость ощущалась во всем: от восемнадцатилетнего виски Chivas Regal, штучно закрученных сигар Dannemann Artist Line, туалетной воды Prada до высоких лоферов от Salvatore Ferragamo.

Почти сразу после отъезда Леши в такую долгую командировку по Сибири она решила пойти к нему и навести порядок. Тем более что ключ от квартиры Леша доверительно, и при этом как бы между прочим, вручил ей, улыбнувшись своими красивыми губами.

– Живи и жди меня. Только очень жди.

Начитанность и общекультурная осведомленность Леши была неожиданна и приятна для Астаховой. При этом он никогда по-пижонски не выставлял это на обозрение. Он знал то, о чем говорил, читал то, что называл, и ценил в прочитанном то, что возбуждалось в нем новизной отношений и ситуаций, талантливо вымышленной авторами реальности.

– Вообще, Машенька, – сказал однажды Леша, – мне нравятся сильные переживания, они лучше всего очищают душу от сложного. После них остаются только предельно простые вещи… Голод, страх, холод, боль, усталость. А еще какое-то бессознательное понимание, что все в жизни просто и страшно. От того все мечты и желания упрощаются. До тепла, сна, еды, безопасности, своей крыши над головой – и все. А что еще? – Леша помолчал и вдруг как-то не стыкуемо с только что произнесенным добавил: – Я не люблю, Маша, сильно открытых пространств. И это – без комментариев.

Протирая от пыли книжные полки с такими привычно знакомыми Машке фамилиями: Гессе, Оруэлл, Вулф, Фриш, Хемингуэй, Селинджер, Апдайк, Камю, Кафка, Джойс, Набоков и etc., она на самой нижней нашла альбом с заметно потертой и грязновато-захватанной обложкой.

Машка, не задумываясь, машинально, не ощущая в себе ничего похожего на любопытство к неведомой жизни другого, раскрыла альбом.